verses
* * *
Как одиноко город сидит,
сгорбившись, подобно вдове,
с платком на старушечьей голове!
Ее владенья разорены,
юные дочери осквернены,
был сын, но и он убит.
За острой иглою - белая нить,
саван - прочное полотно,
пусть покроет родную землю оно,
прислонилась к горячему камню щека,
ни плакальщика, ни могильщика,
землю некому похоронить.
Иеремия, ты слышишь, я
плачу с тобой вдвоем,
так рыдают высохший водоем
и проломленная городская стена,
моя столица осталась одна
по ту сторону бытия.
А по эту сторону - два раба,
яма, петля и страх,
недвижный воздух, дорожный прах,
на котором две цепочки следов,
да десяток идущих по следу врагов,
а следом - плетется арба.
Бугристые, длинные спины волов,
крик погонщика: "Шевелись!"
И хочешь - кляни, а не хочешь - молись,
все равно ни то, ни это - не в счет,
и равнодушно вечность течет
поверх склоненных голов.
Как одиноко город сидит,
сгорбившись, подобно вдове,
с платком на старушечьей голове!
Ее владенья разорены,
юные дочери осквернены,
был сын, но и он убит.
За острой иглою - белая нить,
саван - прочное полотно,
пусть покроет родную землю оно,
прислонилась к горячему камню щека,
ни плакальщика, ни могильщика,
землю некому похоронить.
Иеремия, ты слышишь, я
плачу с тобой вдвоем,
так рыдают высохший водоем
и проломленная городская стена,
моя столица осталась одна
по ту сторону бытия.
А по эту сторону - два раба,
яма, петля и страх,
недвижный воздух, дорожный прах,
на котором две цепочки следов,
да десяток идущих по следу врагов,
а следом - плетется арба.
Бугристые, длинные спины волов,
крик погонщика: "Шевелись!"
И хочешь - кляни, а не хочешь - молись,
все равно ни то, ни это - не в счет,
и равнодушно вечность течет
поверх склоненных голов.