(no subject)
***
Их предок, серб, бежал в Россию от османов при Николае Первом.
Жену он нашел в Рязани, и она была тоже сербка.
Все женщины в этом роду имели предрасположенность к слабым нервам.
А мужчины были военными и выпивали крепко.
На портретах и дагерротипах - мундиры в крестах и усатые лица
бальные платья, локоны, чуть поджатые губки.
Чередование поколений должно бесконечно длиться.
Но не всегда, особенно, если мужчины совершают безнравственные поступки.
И тогда остается последний в роду, бравый поручик.
В гражданку - в Крыму, позднее в Париж навострили лыжи
через Стамбул (опять османы) - путь не из лучших.
Но вот уже двадцать лет он проживает в Париже.
Он не верит в то, что души бессмертны, тем более если бездетны
люди, их душам просто некуда деться.
Он водит такси. Седины почти незаметны.
Впрочем, заметны, но если к нему приглядеться.
Он не ходит в церковь на Пасху, посты не блюдет и даже
в Страстную Пятницу может съесть бифштекс кровавый.
Но в мае, двадцатого, в храме стоит -традиция та же,
что в России - день сербского рода, покрытого вечной славой.
Он надевает мундир полковника (на толкучке куплен) покрасоваться.
По мертвым заказывает панихиду, себе, живому, молебен.
Это - в греческой церкви, в русскую - не хочет соваться.
Там знают его как облупленного - недостоин и непотребен.
Греческого не понимает. Слушает и представляет воронку
сужающуюся - к нему одному и этого не поправить.
В прошлом году схоронили монашку-сестренку.
Род погибнет бесславно. Просто - некому славить.
Их предок, серб, бежал в Россию от османов при Николае Первом.
Жену он нашел в Рязани, и она была тоже сербка.
Все женщины в этом роду имели предрасположенность к слабым нервам.
А мужчины были военными и выпивали крепко.
На портретах и дагерротипах - мундиры в крестах и усатые лица
бальные платья, локоны, чуть поджатые губки.
Чередование поколений должно бесконечно длиться.
Но не всегда, особенно, если мужчины совершают безнравственные поступки.
И тогда остается последний в роду, бравый поручик.
В гражданку - в Крыму, позднее в Париж навострили лыжи
через Стамбул (опять османы) - путь не из лучших.
Но вот уже двадцать лет он проживает в Париже.
Он не верит в то, что души бессмертны, тем более если бездетны
люди, их душам просто некуда деться.
Он водит такси. Седины почти незаметны.
Впрочем, заметны, но если к нему приглядеться.
Он не ходит в церковь на Пасху, посты не блюдет и даже
в Страстную Пятницу может съесть бифштекс кровавый.
Но в мае, двадцатого, в храме стоит -традиция та же,
что в России - день сербского рода, покрытого вечной славой.
Он надевает мундир полковника (на толкучке куплен) покрасоваться.
По мертвым заказывает панихиду, себе, живому, молебен.
Это - в греческой церкви, в русскую - не хочет соваться.
Там знают его как облупленного - недостоин и непотребен.
Греческого не понимает. Слушает и представляет воронку
сужающуюся - к нему одному и этого не поправить.
В прошлом году схоронили монашку-сестренку.
Род погибнет бесславно. Просто - некому славить.