verses

***

В храме, куда ходил в молодые годы,
я уже никого не встречу из прежних, дружных,
со спины все вроде знакомы, но лица чужие.
А одежда на людях та же, и облачения на духовенстве - те же,
не подвластны моде ни священники, ни прихожане,
да и сам я хорош в куртке конца восьмидесятых.

Те же слова, но произносятся слитно,
скорей вспоминаю, чем понимаю.
Скорей вспоминаю, чем понимаю, а если и плачу,
то по тем, кого я здесь больше не встречу.

Как цыганские детки они протягивают каменные ладошки,
просят подать им память, не вечную, просто память:
о чашке горячего чая, о вечерних прогулках,
вот, я раздаю им по крохам
последние скудные воспоминанья.

Дал бы больше, боюсь, что ни с чем останусь.

(2010)

verses

***

Окаменевший ящер ходит на мраморных лапах.
Изо рта - тошнотворный каменноугольный запах.
Не кишечник, а шахта - добывай топлива вволю.
Ходит- бродит тиранозавр по чистому полю.

По русскому полю, да по украинской степи,
да по пустыне Гоби, а на горизонте - цепи
высотных гор, в белых шапках холодных,
а в горах полно окаменевших ящеров и земноводных.

Но все подвижны, притворяются. гады, что живы,
многоликая свита многорукого Шивы.
А у Шивы руки длинны, длинней, чем у лжи бесталанной.
А там - и Гаутама со своей хваленой нирваной.

А нам тут нечего делать - ни вздохнуть, ни пошевелиться.
Разве что у амеб научиться, как пополам делиться,
чтобы не оставить после себя неподвижного тела,
заснувшего под колыбельную, что покойная мама пела.



.