Запретный город (тест в вечернем режиме)
* * *
Дети хлопочут, внуки лопочут, а мы — молчок.
Чиновник проводит перепись; мы — не в счет.
Мудрость — приманка, старость — острый крючок.
Время уже не с нами — сквозь нас течет.
Скучно «ничто» — ни тебе суда, ни стыда.
Ни утрат, ни даже списка потерь.
Жизнь — это то, что было «там и тогда»,
что, как топор, отсекает «здесь и теперь».
* * *
В третью ночь новолуния Владыке приснился
Хуаньфу Шань в гнусной, бесстыдной позе,
хмельной, с обнаженным нефритовым стеблем.
Восемь лет тому Шань был справедливо сослан
на строительство укреплений
за сочинение вздорных стихов и распутство.
Проснувшись, Владыка решил обезглавить Шаня.
Вот что сказал Государь, отправляя гонца на Запад:
«Пусть казнь совершится не раньше,
чем Шань завершит работу
и съест дневную порцию риса.
Да не будет прерван труд на благо Отчизны.
Да не останется труженик без пропитания».
Представляю, как Шань, сутулясь, сидел над миской,
чтобы не видеть коренастого человека
с мечом в руке и сосудом для сбора крови,
целебную силу которой превозносил лекарь.
Тремя годами позже мне приказали
изваять на каменном барабане
какую-либо историю, прославляющую государя.
Не имея лучшей, я выбрал эту.
* * *
Век сомкнут подобно веку в кайме ресниц,
затемняя живого времени мыслящий глаз.
В государстве, имеющем тысячу боевых колесниц,
в каждую из которых Высшая Сила впряглась,
мертвые падают навзничь, живые падают ниц,
кости и мышцы крепки, мудрость — не береглась.
Потому в небреженье застыли руины врат,
из пятнадцати башен уцелела всего одна.
Проходишь под арку, и, кажется, вступаешь в нарядный град,
но смотришь — вымерший сад, разрушенная стена,
и нищий в желтом лопочет: «Ну что поделаешь, брат,
мир плодит торгашей, героев рождает война».
Лишь знающий цену жизни ею мог пренебречь.
Над руинами небеса особенно высоки,
дворцы кучевых облаков легко от врагов стеречь.
Шум наполняет уши. Боль вступает в виски.
Лишь знающий счет словам способен утратить речь.
Иду напрямик, наступая на колющие колоски.