беженцы
***
Беженцы, сгрудившиеся на привокзальной площади
в ожидании хоть какого-нибудь состава,
в направлении «хоть куда-нибудь, но поскорей».
Плоский купол делает огромный серый вокзал
похожим на византийский храм или мечеть,
не хватает креста или минаретов по углам.
Статуи рабочих, колхозников, солдат и матросов
пришлось бы убрать в любом случае.
Пришлые люди страшнее, чем прошлые годы.
Вот девушка, сидящая на огромном узле
смотрит в круглое зеркальце на то единственное,
что сохранилось от прежнего мира –
на свое собственное лицо.
***
Местные ходят кругами, смотрят на чужаков,
как на пластмассовых ящеров или рогатых жуков.
Ишь, понаехали на чужие хлеба и гроба,
тем, кто не нужен там, нечего делать тут.
Собирают корки-окурки в картонные короба.
Годы идут. Горбятся старцы. Дети растут.
Ишь, взгромоздились на чемоданы и на узлы,
Глядят в репродуктор на телеграфном столбе.
Местные люди добры. Пришлые люди злы.
Человек в себе страшнее, чем вещь в себе.
Беженцы, сгрудившиеся на привокзальной площади
в ожидании хоть какого-нибудь состава,
в направлении «хоть куда-нибудь, но поскорей».
Плоский купол делает огромный серый вокзал
похожим на византийский храм или мечеть,
не хватает креста или минаретов по углам.
Статуи рабочих, колхозников, солдат и матросов
пришлось бы убрать в любом случае.
Пришлые люди страшнее, чем прошлые годы.
Вот девушка, сидящая на огромном узле
смотрит в круглое зеркальце на то единственное,
что сохранилось от прежнего мира –
на свое собственное лицо.
***
Местные ходят кругами, смотрят на чужаков,
как на пластмассовых ящеров или рогатых жуков.
Ишь, понаехали на чужие хлеба и гроба,
тем, кто не нужен там, нечего делать тут.
Собирают корки-окурки в картонные короба.
Годы идут. Горбятся старцы. Дети растут.
Ишь, взгромоздились на чемоданы и на узлы,
Глядят в репродуктор на телеграфном столбе.
Местные люди добры. Пришлые люди злы.
Человек в себе страшнее, чем вещь в себе.
