verses
***
Тогда, еще невредимы, за театром в Пале-Рояле
бесстыдно Амур и Психея в обнимку стояли,
и четыре скамейки, и два огромных платана,
и блестели монетки не дне фонтана,
и несколько красно-белых рыб с большими хвостами
проплывали в толще зеленой воды, меняясь местами,
тогда проводили строй малых в галстуках алых,
искалеченные войной доживали свое в подвалах.
Несли картошку в авоськах, донашивали шинели,
и, кроме картошки с селедкой, почти ничего не ели.
В жестяных коробках цветные слипшиеся конфетки,
огонек сигаретки, примус на табуретке.
А еще на столбе репродуктор талдычил о счастье общем,
теперь уже не талдычит, но мы на это не ропщем.
Мы знаем, что счастья общего не бывает,
по крайней мере, на этом свете, потом - кто знает?
Разве только тот, бородатый с крестом и в рясе,
позовем его, как вспомним о смертном часе.
Тогда, еще невредимы, за театром в Пале-Рояле
бесстыдно Амур и Психея в обнимку стояли,
и четыре скамейки, и два огромных платана,
и блестели монетки не дне фонтана,
и несколько красно-белых рыб с большими хвостами
проплывали в толще зеленой воды, меняясь местами,
тогда проводили строй малых в галстуках алых,
искалеченные войной доживали свое в подвалах.
Несли картошку в авоськах, донашивали шинели,
и, кроме картошки с селедкой, почти ничего не ели.
В жестяных коробках цветные слипшиеся конфетки,
огонек сигаретки, примус на табуретке.
А еще на столбе репродуктор талдычил о счастье общем,
теперь уже не талдычит, но мы на это не ропщем.
Мы знаем, что счастья общего не бывает,
по крайней мере, на этом свете, потом - кто знает?
Разве только тот, бородатый с крестом и в рясе,
позовем его, как вспомним о смертном часе.
