verses

[borkhers]

***

Мы пережили скончание века, его излом.
Мы видели, как железо, сданное в металлолом,
прогремело воскресшей военной техникой по мостовым.
Мертвые сраму не имут. Хуже живым.
Живым, носившим красные галстуки и значки
с профилем Ленина, из них получились качки
в девяностые, а ботаны надели очки
и смотрят на мир, что меняется на глазах,
которые видят все хуже, и лица в слезах
встречаются на экранах, чаще чем наяву.
Море все еще держит корабли на плаву,
воздух с трудом, прогибаясь, помогает лететь
тяжелым бомбардировщикам. Страну обкорнали на треть.
Но страна не погибла, и мы покуда скрипим,
нужно куда-то ехать - в Берлин, в Иерусалим,
в Нью Йорк, там русская речь на каждом шагу.
Бежать почетнее, чем сдаваться на милость врагу.
Загорая на берегу
Атлантического океана, вспоминаешь одесский пляж,
перечень мелких краж
и крупных потерь,
и вздрагиваешь, как будто тяжелая дверь
за тобой захлопнулась навсегда -
в твои-то года, когда борода
редеет, седеет как будто-бы взапуски.
В обиход опять возвращаются шерстяные носки.
Старость берет в тиски.

Я пишу в этот вечер, Иосиф, твоей строкой,
твоим спотыкающимся ритмом, хорошо, хоть своею рукой,
потому что хоть что-то свое надо бы сохранить -
какой то стержень, какую-то красную нить -
нить сиротства, когда сердце стучит не в лад,
и дыр в сознании больше, чем в Колизее аркад,
и в советском паспорте запись - номад,
или бродяга, но вежливее, и так
входишь в историю. На Одиссеев не хватит Итак.
На эллинов Троя одна, на всех римлян - один Карфаген,
и тот разрушен, Как металл - автоген,
жизнь разрезает поровну небытие, пока
над тобою птицы небесные и такие же облака.