![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Записки психиатра
*
Папе, потомственному врачу, было с детства ясно, что он должен блестяще окончить медицинский институт, поступить в аспирантуру – в общем, сделать научную карьеру, но тут как раз и наступил 1949-й год, и вдруг оказалось, что ни о какой научной карьере для человека с его национальностью речи нет. Более того - ему пришлось срочно уезжать из Одессы. Причина тут была не медицинская, а литературная. Папа в юные годы писал и публиковал стихи. Большей частью это были вполне советские тексты, какие все писали в то время. Но среди них были и прекрасные стихи о войне, пейзажная и философская лирика. В отцовском сборнике «Студенты» было стихотворение, посвященное Багрицкому. И этого оказалось достаточно, чтобы на папу навесили ярлык космополита. Кстати, сделал это отец моего близкого друга – мы с другом потом перебирали архивы его отца, и нашли ту разгромную статью в «Большевистском знамени». Мой папа – фронтовик. Когда началась война, ему еще не было 17ти. Был призван в 1942 году, воевал года два, ходил в атаку, дважды был ранен в правую ногу: когда он женился на маме, через четыре года после Победы, он стоял на костылях. Вполне обычно для того времени…
*
Вот забавная история. Книжка папы «Студенты» вышла в 1949 году. Стихи с участием «главного героя», товарища Сталина, были обязательной программой, как в фигурном катании. И вот папа заключил пари с другим молодым поэтом – Виктором Бершадским на бутылку шампанского, что он, папа, поместит товарища Сталина туда, куда его никто из поэтов еще не помещал. Поскольку в стихах того времени Сталин побывал и на кораблях, и в самолетах, на заводах и в колхозах – задача была не из легких. Папа разместил усача … в студенческой научной библиотеке!
Вечерами, в проходах читален,
Меж склоненных над книгой голов,
Ходит тихо с улыбкою Сталин
Останавливаясь у столов.
Да, в библиотеку Сталина никто еще не отправлял. Папа бутылку выиграл.
*
Отец – знаток русской классической поэзии. Сейчас он живет в Нью-Йорке. Ему 87 лет, но он может и теперь читать русские стихи часами, и если кто-то из нас двоих ошибается в слове, читая стихи наизусть, это я, а не он, - каждый раз меня это поражает. Вот, буквально вчера мы вспоминали Боратынского и папа поправил мою неточность. Если можно говорить вообще о наставниках в поэзии, то для меня это прежде всего - папа, хотя он «познакомился» со мной довольно поздно. Когда я был где-то в классе девятом, он вдруг обратил внимание на то, что я декламирую Багрицкого и Евтушенко. И решил срочно подсунуть мне под нос книгу Бориса Пастернака, вероятно, для того, чтобы Маяковский, Рождественский или Вознесенский не стали моими окончательными кумирами. Надо сказать, папа очень быстро в этом преуспел. Любимым же папиным поэтом был и остается Федор Тютчев. У него в студенческие даже кличка была «Тютчев»…
*
Мама моя, Эвелина, умерла в Нью-Йорке 15 лет назад. Она была замечательным детским врачом, ее до сих пор помнят пациенты. Когда я встречаюсь с одной из коллег по кафедре психологии, та всегда вспоминает, что моя мама была их участковым педиатром и лечила ее, когда та была еще ребенком. А у моей коллеги уже внуки подрастают. Время свистит в ушах.
*
Одно время я работал в помещении бывшей детской больницы, где когда-то работала мама. Случайно я наткнулся на старый журнал приемного покоя. И, листая его, обнаружил записи, сделанные рукой мамы, ее круглым, почти идеальным почерком. Я редко плачу. Но тогда утрата была еще свежа, и я не мог удержать слез. Детская больница находилась в помещении сиротского дома, построенного на деньги, вырученные от благотворительного концерта, который дал Ференц Лист в Одессе. На фасаде красовался барельеф – пеликан, выкармливающий птенцов своей кровью, символ Христа. Это здание сейчас снесено. На месте детской больницы возвышается недостроенный высотный дом.
*
Мой почерк неотличим от почерка отца и совершенно нечитаем. Недавно мне пришлось по просьбе Кати Марголис написать «автограф» одного моего стихотворения. На то, чтобы написать 16 строк разборчиво ушло не менее трех часов. И голос у меня, как у отца: по телефону нас часто путали…
Папе, потомственному врачу, было с детства ясно, что он должен блестяще окончить медицинский институт, поступить в аспирантуру – в общем, сделать научную карьеру, но тут как раз и наступил 1949-й год, и вдруг оказалось, что ни о какой научной карьере для человека с его национальностью речи нет. Более того - ему пришлось срочно уезжать из Одессы. Причина тут была не медицинская, а литературная. Папа в юные годы писал и публиковал стихи. Большей частью это были вполне советские тексты, какие все писали в то время. Но среди них были и прекрасные стихи о войне, пейзажная и философская лирика. В отцовском сборнике «Студенты» было стихотворение, посвященное Багрицкому. И этого оказалось достаточно, чтобы на папу навесили ярлык космополита. Кстати, сделал это отец моего близкого друга – мы с другом потом перебирали архивы его отца, и нашли ту разгромную статью в «Большевистском знамени». Мой папа – фронтовик. Когда началась война, ему еще не было 17ти. Был призван в 1942 году, воевал года два, ходил в атаку, дважды был ранен в правую ногу: когда он женился на маме, через четыре года после Победы, он стоял на костылях. Вполне обычно для того времени…
*
Вот забавная история. Книжка папы «Студенты» вышла в 1949 году. Стихи с участием «главного героя», товарища Сталина, были обязательной программой, как в фигурном катании. И вот папа заключил пари с другим молодым поэтом – Виктором Бершадским на бутылку шампанского, что он, папа, поместит товарища Сталина туда, куда его никто из поэтов еще не помещал. Поскольку в стихах того времени Сталин побывал и на кораблях, и в самолетах, на заводах и в колхозах – задача была не из легких. Папа разместил усача … в студенческой научной библиотеке!
Вечерами, в проходах читален,
Меж склоненных над книгой голов,
Ходит тихо с улыбкою Сталин
Останавливаясь у столов.
Да, в библиотеку Сталина никто еще не отправлял. Папа бутылку выиграл.
*
Отец – знаток русской классической поэзии. Сейчас он живет в Нью-Йорке. Ему 87 лет, но он может и теперь читать русские стихи часами, и если кто-то из нас двоих ошибается в слове, читая стихи наизусть, это я, а не он, - каждый раз меня это поражает. Вот, буквально вчера мы вспоминали Боратынского и папа поправил мою неточность. Если можно говорить вообще о наставниках в поэзии, то для меня это прежде всего - папа, хотя он «познакомился» со мной довольно поздно. Когда я был где-то в классе девятом, он вдруг обратил внимание на то, что я декламирую Багрицкого и Евтушенко. И решил срочно подсунуть мне под нос книгу Бориса Пастернака, вероятно, для того, чтобы Маяковский, Рождественский или Вознесенский не стали моими окончательными кумирами. Надо сказать, папа очень быстро в этом преуспел. Любимым же папиным поэтом был и остается Федор Тютчев. У него в студенческие даже кличка была «Тютчев»…
*
Мама моя, Эвелина, умерла в Нью-Йорке 15 лет назад. Она была замечательным детским врачом, ее до сих пор помнят пациенты. Когда я встречаюсь с одной из коллег по кафедре психологии, та всегда вспоминает, что моя мама была их участковым педиатром и лечила ее, когда та была еще ребенком. А у моей коллеги уже внуки подрастают. Время свистит в ушах.
*
Одно время я работал в помещении бывшей детской больницы, где когда-то работала мама. Случайно я наткнулся на старый журнал приемного покоя. И, листая его, обнаружил записи, сделанные рукой мамы, ее круглым, почти идеальным почерком. Я редко плачу. Но тогда утрата была еще свежа, и я не мог удержать слез. Детская больница находилась в помещении сиротского дома, построенного на деньги, вырученные от благотворительного концерта, который дал Ференц Лист в Одессе. На фасаде красовался барельеф – пеликан, выкармливающий птенцов своей кровью, символ Христа. Это здание сейчас снесено. На месте детской больницы возвышается недостроенный высотный дом.
*
Мой почерк неотличим от почерка отца и совершенно нечитаем. Недавно мне пришлось по просьбе Кати Марголис написать «автограф» одного моего стихотворения. На то, чтобы написать 16 строк разборчиво ушло не менее трех часов. И голос у меня, как у отца: по телефону нас часто путали…
no subject
(no subject)
no subject
Знаете, что сильнее всего тронуло сердце?
То, что взрослый сын, рассказывая об отце, называл его "мой папа".
До комка в горле трогает это.
И мне тоже близко и понятно рассказанное вами.
Спасибо.
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
Фрейд негодует: всё неправильно.)
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
Спасибо!
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
Становится понятно, откуда все твои таланты и достоинства! Ты начал с главного: выбрал себе правильных родителей!
"На то, чтобы написать 16 строк разборчиво ушло не менее трех часов." Так как явной неврологии у тебя не видно, я полагаю, что это всё-таки была эпически-поэтическая гипербола :-)
(no subject)
no subject
Спасибо вам. За аутентичность воспроизведения.
(no subject)
no subject
(no subject)