verses

***

Меняю комнату в коммуне,
девять квадратных метров,
на двухкомнатную сталинку
в центре города.

Знаете ли вы хоть кого-нибудь,
кому бы удался подобный обмен?

А вот я знал двух упрямых
несимпатичных людей,
которые уперлись лбами
в стены своего пенала,
склепа, комнаты, называйте как угодно.

Они говорили – мы уйдем отсюда
только в двухкомнатную квартиру,
только в центре города,
только в сталинском доме.

Всех уже отселили.
Они остались одни.
Как бельмо на глазу.
Как кость в горле.
Как пятое колесо, называйте как угодно.

Им отключили воду.
Им отключили свет.
Им отключили газ.
Если бы это возможно им отключили бы воздух,
перекрыли бы кислород, как говорят в Одессе.

Им говорили: отсюда
вас унесут на кладбище.

Да, - говорил старик, - на кладбище,
на третье еврейское, но не отсюда,
а из двухкомнатной сталинки в центре города.

И они получили свое, вернее чужое,
им выкроили какие-то деньги,
вероятно, за счет других.

Второй этаж, сталинский дом,
светлые окна. Ремонта нет,
но можно жить. Можно.

Однажды он ей сказал: Лена,
как мы могли так просчитаться!
Мы забыли об нашем сыне!

Об этом пьянице? – спросила бабушка Лена.

Да, о нем. Он получит эту квартиру.
Он продаст ее и пропьет.
Той комнатки ему бы хватило
на месяц другой, у него остался бы шанс выжить.

Это дорогая квартира.
он умрет, пропивая вырученные деньги.
Мы убили нашего сына, ты понимаешь?

Да, - ответила бабушка Лена, - я понимаю.
Где раньше была твоя голова, Яша?

Извини, - ответил Яша, я только теперь подумал.

Думать надо всегда, - ответила Лена.
И кто бы не согласился с еврейской старухой,
несимпатичной, твердой, как камень.

verses

***

Меняю комнату в коммуне,
девять квадратных метров,
на двухкомнатную сталинку
в центре города.

Знаете ли вы хоть кого-нибудь,
кому бы удался подобный обмен?

А вот я знал двух упрямых
несимпатичных людей,
которые уперлись лбами
в стены своего пенала,
склепа, комнаты, называйте как угодно.

Они говорили – мы уйдем отсюда
только в двухкомнатную квартиру,
только в центре города,
только в сталинском доме.

Всех уже отселили.
Они остались одни.
Как бельмо на глазу.
Как кость в горле.
Как пятое колесо, называйте как угодно.

Им отключили воду.
Им отключили свет.
Им отключили газ.
Если бы это возможно им отключили бы воздух,
перекрыли бы кислород, как говорят в Одессе.

Им говорили: отсюда
вас унесут на кладбище.

Да, - говорил старик, - на кладбище,
на третье еврейское, но не отсюда,
а из двухкомнатной сталинки в центре города.

И они получили свое, вернее чужое,
им выкроили какие-то деньги,
вероятно, за счет других.

Второй этаж, сталинский дом,
светлые окна. Ремонта нет,
но можно жить. Можно.

Однажды он ей сказал: Лена,
как мы могли так просчитаться!
Мы забыли об нашем сыне!

Об этом пьянице? – спросила бабушка Лена.

Да, о нем. Он получит эту квартиру.
Он продаст ее и пропьет.
Той комнатки ему бы хватило
на месяц другой, у него остался бы шанс выжить.

Это дорогая квартира.
он умрет, пропивая вырученные деньги.
Мы убили нашего сына, ты понимаешь?

Да, - ответила бабушка Лена, - я понимаю.
Где раньше была твоя голова, Яша?

Извини, - ответил Яша, я только теперь подумал.

Думать надо всегда, - ответила Лена.
И кто бы не согласился с еврейской старухой,
несимпатичной, твердой, как камень.

verses

***

Если уж слеп, прислушайся, что происходит вокруг,
к шороху легкого платья, звуку шагов.
Все узнается на ощупь – воздух упруг,
сжался, расслабился, был таков.

Воздух упруг, хорошо, что можно вдохнуть.
Он расправляет впалую грудь изнутри.
Хорошо, что можно напрячься, хребет разогнуть.
Хорошо, что ты слеп. Я наймусь в поводыри.

Мы пойдем по дороге. Ты ладонь на плечо
мне положишь, посох сожмешь в руке.
Ты дышишь в затылок мне. Дыхание горячо.
Городская стена уже видна вдалеке.

Где стена, там и город, где город - там и собор,
а, значит, и паперть, где место есть для слепца.
Можно ладонь тянуть вперед до тех пор,
пока не бросят монетку. Вместо лица

у тебя безглазая маска. Выпуклый лоб костяной.
Веки вывернуты. Всклокочена борода.
Городская стена. За городской стеной
снова дорога и новые города.

Ничего, что ты их не видишь – все они на одно
лицо: площадь, ратуша, церковь, дворец
культуры, где вечером крутят цветное кино,
но тебе-то, какое дело до цвета, слепец?

verses

***

Если уж слеп, прислушайся, что происходит вокруг,
к шороху легкого платья, звуку шагов.
Все узнается на ощупь – воздух упруг,
сжался, расслабился, был таков.

Воздух упруг, хорошо, что можно вдохнуть.
Он расправляет впалую грудь изнутри.
Хорошо, что можно напрячься, хребет разогнуть.
Хорошо, что ты слеп. Я наймусь в поводыри.

Мы пойдем по дороге. Ты ладонь на плечо
мне положишь, посох сожмешь в руке.
Ты дышишь в затылок мне. Дыхание горячо.
Городская стена уже видна вдалеке.

Где стена, там и город, где город - там и собор,
а, значит, и паперть, где место есть для слепца.
Можно ладонь тянуть вперед до тех пор,
пока не бросят монетку. Вместо лица

у тебя безглазая маска. Выпуклый лоб костяной.
Веки вывернуты. Всклокочена борода.
Городская стена. За городской стеной
снова дорога и новые города.

Ничего, что ты их не видишь – все они на одно
лицо: площадь, ратуша, церковь, дворец
культуры, где вечером крутят цветное кино,
но тебе-то, какое дело до цвета, слепец?