borkhers | Entries tagged with лернер

собрать в один файл воспоминания Якова Лернера в моем переводе с англ.

После окончания войны Брана работала в офисе организации "Солидарность Бельгии", преподавала и даже была директором детского дома. Большинство детей было сиротами. Часть еврейских детей укрывали монахи в католических монастырях и старались обратить еврейских детей в христианство. Дети, которых укрывали бельгийские семьи очень привязались к новым родителям и, когда выжившие родители приезжали, чтобы вернуть своих детей, дети не узнавали их.... В этой ситуации было много трагичного.

После этого Брану с другой девушкой послали в Женеву изучать педагогику в институте Руссо и в Университете. Но в 1947 году Брана приняла решение ехать в СССР. Она решила это твердо и никто не мог отговорить ее.

В конце года Брана уехала из Брюсселя. По пути в СССР она остановилась в Бухаресте, где встретилась со своей маленькой сестрой и дядей с тетей. Она прожила с ними два месяца. Каждый день они уговаривали Брану не ехать в СССР, буквально умоляли ее со слезами на глазах... Но моя Брана не из тех, кого можно уговорить. Она ехала в СССР. Ее родственники - в Израиль. Они попрощались, как тогда думали - навсегда.

Как я могу осуждать ее? Это было время, когда все жили с убеждениями и считали, что убеждения, идеология - самое важное в жизни. В юные годы я сам был таким.

Она приехала в Черновцы поездом. Фанин муж встретил ее на вокзале. Они жили в одной комнате в коммуне - туалет и коридор были общими.

мы должны помнить, что после войны условия жизни были нелегкими. Многие дома были разрушены. Экономика была в руинах. Идеологически - гайки завинчивались, начиналась антисемитская кампания борьбы с космополитизмом. В то же время боролись с менделизмом, морганизмом и прочими "измами". Не хватало всего - еды, одежды, всего самого необходимого. Говоря откровенно, Брана приехала в СССР совсем не вовремя, совсем не вовремя.

Страх и террор царили во всех областях Советского Союза. кампания борьбы с комополитами была направлена против интеллигенции вообще и, в частности, против евреев. Сталин считал евреев ужасными преступниками и своими личными врагами. Множество евреев подвергалось арестам и ссылалось в лагеря. Впереди были расстрелы еврейских деятелей культуры...
Все это стало для Браны огромным разочарованием.

После войны уцелевшие жители Секурен в большинстве своем переехало в Черновцы и обосновалось там.
Они встретили ее словами: Bist Gekumen zum Glick! (ты приехала к счастью = идиш). Ее никто не понимал, все считали ее безумной. они искали любую возможность покинуть страну, в которую Брана приехала добровольно.

Никто не поддерживал ее - вы можете представить, какой отверженной и одинокой она чувствовала себя в эти месяцы!
Разумеется, Брана не жаждала встречаться с людьми, сыпавшими соль на ее раны.

И она решила, что должна сама решать проблемы своего существования. Дело осложнялось тем, что Брана совсем не говорила по-русски. Ей, однако, удалось найти работу в молдавской школе, в деревне, расположенной недалеко от Черновцов. Брана преподавала французский язык и упорно учила русский. Она жила в съемной комнате, неподалеку от школы. Но Брана хотела завершить свое университетское образование. Ей посоветовали переехать в Кишинев и поступить там в педагогический институт. Брана сдала экзамены и была принята. В Кишиневе она нашла и работу, и жилье.

Все бы хорошо, если бы не несчастье, случившееся с Браной во время поездки. Ее правую руку защемило в вагоне поезда, в тамбуре. Повреждение руки было весьма серьезным. Если бы у врачей были антибиотики, руку может быть и удалось бы сохранить. Но у врачей не было ни пенициллина, ни ауромицина. Началась гангрена и Бране ампутировали руку. У нее были ужасные фантомные боли, и, чтобы облегчить их Бране давали опиум. Она пристрастилась к нему и, когда врач отменил препарат, настойчиво требовала его. Тогда врач стал давать ей обычную соду, уверяя ее, что это опиум. И это помогло!

В это ужасное время никто из родственников не поддержал Бранеле. напротив, ей намекали, что само ее существование - непомерный груз для них. Ей помогали незнакомые люди и коллеги по работе, в частности, главный инспектор райОНО. Брана вновь приступила к работе и продолжала учебу. Ей нужно было выучить русский язык и - научиться писать левой рукой. Брана справилась. Она не написала о том, что с ней произошло ни семье в Израиле, ни друзьям и товарищам по оружию в Бельгии.

Как всегда - упорной работой она достигла того уровня, когда и начальство, и коллеги, и ученики уважали и любили ее.

Много лет спустя судьба возвратила меня в Черновцы, где я и встретил мою Бранеле.

На этом кончаются воспоминания Якова Лернера.

Отношение правительств Европы к борцам, сражавшимся в Испании, фактически играло на руку нацизму и фашизму. Их арестовывали, интернировали в лагеря и в конце концов отправили в Африку, откуда немногие вернулись. Те же, которые оказались в СССР в большинстве своем были уничтожены в эпоху сталинского террора. Этот позорный исторический эпизод забыт, исключен из коллективной памяти. Книга Хемингуэя "По ком звонит колокол" прочитана мной уже в Израиле. В СССР она долго не издавалась. Печальный вывод, который я сделал от прочтения книги: ситуация была более сложной, агрессоры опирались в Испании на значительную часть консервативного католического населения, боявшегося коммунизма, как чумы, в среде республиканцев не было согласия, и эпизоды неслыханной жестокости имели место с обеих сторон. Но это я понимаю теперь. А та эпоха делила все на белое и черное, на добро и зло. И я пишу не только о той эпохе, но и о том, как мы воспринимали ее - я и Бранеле.
В том кругу, к которому принадлежали я и Бранеле было много участников гражданской войны в Испании. Это были прекрасные люди и мы высоко ценили их...

СССР казался для Браны землей обетованной. Она обращалась в советское консульство и, наконец, в 1940 году (так у Лернера, но дата кажется мне маловероятной) она получила документы гражданки СССР в советском посольстве в Париже. Но с момента начала войны Германии против СССР жизнь советских граждан во Франции стала весьма и весьма опасной. Многие были арестованы и интернированы в концентрационные лагеря. Бране удалось сохранить свою жизнь, она нелегально пересекла границу с Бельгией, где ее ждал дядя с семьей. Сестра ее матери жила в Брюсселе.

Брана немедленно вошла в контакт с группами Сопротивления. Ее снабдили документами на имя Мари Джардин, молодой женщины, погибшей незадолго до того во время бомбардировки. Кличкой Браны среди бойцов Сопротивления стало прозвище Пти Мари, Маленькая Мари. Она была связной между группами Фронта Освобождения, два-три раза в неделю отправлялась в различные города Бельгии поездом и бесконечно моталась по Брюсселю из конца в конец, выполняя задания. Это было очень опасно. Нацисты делали рейды в поездах. Многих арестовывали. Брана не
раз видела смерть перед своими глазами. Ее главным делом было снабжать борцов фальшивыми удостоверениями, продуктовыми карточками и даже пресс-картами. Она также работала для организации "Дети", спасшей около трех тысяч еврейских детей во время нацистской оккупации.

После окончания войны в характеристике, полученной ею, было написано, что она "выполняла свой долг с огромным мужеством и преданностью делу".

Но вот и я дождался добрых вестей. В один прекрасный день мне пришло письмо из Верховного Военного Трибунала... Добрая весть из военного трибунала - парадокс! Но таково было веяние времени. В письме было написано, что я реабилитирован и полностью восстановлен в правах.
Мне даже была положена компенсация в виде двух зарплат в организации, где я работал до ареста. Я и не подумал писать заявление на получение этих денег. Мне возвращалась собственность, которой я обладал на момент ареста. Я немедленно написал письмо человеку, у которого тогда, в 1938 снимал квартиру и отписал мои пожитки ему. Ни собственность, ни деньги меня не интересовали. Да и не были мне нужны.

Я реабилитирован! Мой арест был незаконным. Я больше не предатель, не враг народа! Я полноправный советский гражданин!

Мне понадобилось еще много лет для того, чтобы понять, что выражение полноправный советский гражданин бессмысленно, поскольку содержит в себе внутреннее противоречие. Тогда, на фоне общего энтузиазма я не задумывался об этом. Радость переполняла меня. Я щедро делился ею с друзьями, и друзья искренне радовались за меня... Или мне только так казалось? У Толстого в романе Анна Каренина, Левин рассказывает всем о своем счастье и ему кажется, что весь мир счастлив вместе с ним. Я испытывал те же чувства.

Конечно, первым делом я телеграфировал моей Бранеле. Теперь уже ничто не мешало нам соединиться - кроме огромного расстояния между нами и незавершенной работы по контракту. Законы того времени намертво привязывали тебя к месту работы. Может быть, начальство отпустило бы меня. Но я решил отработать свой срок до конца.

Меня пригласили на собрание, на котором зачитывалось известное письмо Хрущева. Трудно описать ужасную атмосферу в зале. Люди плакали, а некоторые - падали в обморок. В 1957 году я вернулся в Черновцы, где моя Брана ждала меня.

Мне хотелось бы рассказать о жизни Браны, кратко, как я пишу и о собственной жизни.

До того, как я уехал из Секурен, наши семьи жили по соседству и были к тому же породнены: старший брат отца Браны был мужем моей сестры. До того, как Брана уехала из Секурен, она жила в доме родителей, вместе с другими детьми - Иоссе, Осна и Раей. Рая была младшим ребенком и родилась уже после того, как я уехал из Секурен. Разница в возрасте между Браной и Раей - шестнадцать лет. Она - единственная, кроме Браны, кто пережил Холокост. Благословенна память остальных. Бранеле училась в том же лицее, что и я, и училась отлично, но финансовые обстоятельства, попросту говоря, бедность граничившая с нищетой, не позволили ей продолжить образование. Ее дядя помог ей перебраться в Париж. В Бессарабии многие евреи учили французский и имели родственников во Франции. С болью в сердце рассталась она со своей семьей и отправилась на поезде в дальнюю дорогу. Молодая девочка из штетла (местечка), впервые покинувшая дом - что она знала о жизни? По дороге в Париж с ней произошло немало комических эпизодов. В Париже ее ждал кузен - Гирш Коган с семьей и друзьями - Фаней Гурвиц и ее братьями и сестрами, которые помогли ей адаптироваться и устроиться в этом волшебном городе. Французский Брана выучила еще в Секуренах и начала учебу в Сорбонне. Ее мировоззрение, сложившееся в студенческие годы было социалистическим, если не коммунистическим. Она стала активной участницей молодежной социалистической организации и получила прозвище "красная Бранеле". Политические беженцы из всех стран мира наводнили Париж в это время, они образовывали кружки и, конечно, Бранеле начала посещать эти нелегальные собрания, несмотря на предупреждения Гирша Когана о том, что это небезопасное занятие может привести к высылке из страны.

Это было особое время, когда молодому человеку было трудно оставаться политически нейтральным.... Гражданская война в Испании, нацизм в Германии,.. Брана принимала участие в нескольких группах, помогавших интернированным на территории Франции бойцам Интербригад. Она также входила во множество антифашистских молодежных групп, в которые объединялись выходцы из Бессарабии, Румынии, Польши и других стран Восточной Европы. Но, конечно, национальный состав этих групп из разных стран был достаточно однородным. Да, это была еврейская молодежь. Многие из них погибли в борьбе с фашизмом и нацизмом - мы лично знали многих из них. В 1935-38 годах было много проявлений интернационализма и солидарности. История человечества не знает таких примеров, как гражданская война в Испании. Тысячи молодых людей стремились в Испанию и, с огромными трудностями, преодолевая опасности объединялись там в Интербригады, героически сражаясь с фашистскими агрессорами, чтобы защитить демократию. Всем было ясно - война в Испании - предвестник Второй Мировой Войны.

Огромное количество репрессированных приезжало в Москву, чтобы подать заявления о реабилитации.
В это время Илья Эренбург опубликовал повесть "Оттепель", эта публикация породила настоящую эйфорию, казалось - худшее позади. Название книги стало названием этой краткой, и все же - эпохи в жизни страны.

Через месяц я поехал в Черновцы поездом в надежде разыскать кого-нибудь из моей семьи. Какое-то время я работал с человеком по имени Алексей, у нас были товарищеские, теплые отношения. Он и пригласил меня погостить. Он встретил меня на вокзале вместе со своей женой Таней и они от всего сердца пригласили меня остановиться в их уютном маленьком домике, окруженном красивым садом. Погостив у Алексея несколько дней, я решил отправиться в Секурены, чтобы разузнать о судьбе моей семьи. Я вышел из дому слишком рано, поезд отходил еще не скоро, и я решил отдохнуть на скамеечке в саду перед зданием ратуши. И, когда я сидел там, чудо явилось перед глазами моими- моя двоюродная сестра Ханка и ее муж Яша шли мимо меня!
Да, именно мимо. Потому что мы не виделись семнадцать лет и тяжкие испытания, пережитые мной в эти годы сделали меня неузнаваемым.

Я окликнул их. Какое-то время они стояли в растерянности.... Им предстояло рассказать мне, что практически все члены нашей огромной семьи были истреблены. Только Фаня, дочь моей сестры Маси выжила, и она с мужем живет в Черновцах.
Жив и Куца, брат Ханки, который как и я освободился из сталинского лагеря. Его первая жена и дети от первого брака погибли. Арест в советское время спас ему жизнь. За эти годы он женился вторично и у него только что родилась дочь Инна. Эта семья живет во Львове. Брана вернулась из Бельгии и живет в Черновцах.
В Секуренах никого не осталось. Никого не осталось. Незачем было ехать туда.
В тот же день я навестил Фаню с ее мужем. Я не в состоянии описать то чувство скорби, которое охватило нас при встрече. Мы потеряли всех. Я потерял самых дорогих мне людей - моя сестра Мася и ее двое детей, моя сестра Фрума, мой брат Мотя, его жена Зина и их дети... Я не мог представить, что никого из них уже нет в живых.

На следующий день я отправился в школу, чтобы встретиться с Браной, преподававшей там французский язык. Я пришел к окончанию урока.

Увидев меня она воскликнула громким голосом: Мотя! Она приняла меня за моего старшего брата. Но Моти не было. Перед ней стоял я, несчастный Яков Лернер.

Я понимаю, почему Брана не узнала меня - в ее зрительной памяти я оставался тринадцатилетним подростком. Мы пришли к ней домой и с огромным наплывом чувств рассказали друг другу о нашей жизни. Я продолжал приходить к ней ежедневно. Я несколько раз продлевал свой отпуск, чтобы подольше оставаться с моей, да, моей Бранеле. Был ли я влюблен? Больше. В этой любви была трагедия и была неизбежность. Если бы я был религиозен, то сказал бы, что Господь иногда определяет наш выбор, отсекая все иные возможные варианты. Собственно о каком выборе могла идти речь? Мы стояли лицом друг к другу - теперь нас было двое на всем белом свете. Простите. но я не умею говорить о любви. Вам просто придется поверить мне на слово, что я умею любить. Даже сейчас, когда я стар.

Тем не менее, я должен был уезжать, должен был вернуться на Колыму и приступить к работе. Мои права были ограниченны и я не имел права постоянно жить в Черновцах. Я должен был получить реабилитацию.

Мы с Браной решили объединить наши жизни. И в то же время я принял решение не брать Брану с собой на Колыму. Главное заключалось в том, что я не был реабилитирован, и открытая связь с бывшим зэком, врагом народа, могла отяготить и без того нелегкую жизнь моей любимой. Вам, наверное, трудно сейчас это понять. Кроме того, Брана хотела завершить свое образование и получить университетский диплом.

В то время моя заработная плата была очень высока. Когда я вернулся в Черновцы, моя зарплата здесь составляла едва ли десятую часть того, что я получал на Колыме. Первую же полученную зарплату я переслал Бране, чтобы она почувствовала опору в этой жизни. Я был счастлив, что могу помогать ей и копить деньги для нашей будущей совместной жизни.

До встречи с Браной я тратил деньги бесцельно. У меня была прекрасная работа, я был главным бухгалтером крупного завода, под моим руководством находился большой коллектив прекрасных работников. У меня даже был денщик, или слуга - как назвать человека, который обслуживал меня и облегчал мою повседневную жизнь. Его свали Федя. Это был умный и добрый человек, который, увы, был другом Бахуса. Много раз я спасал его, но однажды нашел его замерзшим в лесу....

Парадокс моей жизни заключался в том, что я был одновременно ценным прекрасно оплачиваемым специалистом и ссыльным, ограниченным в правах. Вот почему в это, казалось бы, благополучное, время я мучился и буквально сгорал от нетерпения. Реабилитация! Волшебное слово, звучавшее в эти дни повсюду. Но ко мне это слово покуда отношения не имело.
.

Я уже писал, что хотя меня и освободили из лагеря, но свободным человеком я себя не чувствовал. Мои права были ограниченны. Не было мира в моей душе. Я жил в постоянной тревоге. Я не мог покинуть Колыму (не лучшее место на земле, совсем не лучшее), я не мог найти себе работу, соответствующую моей квалификации. Всюду была секретность, все было под надзором НКВД-МГБ, а кто же даст мне, бывшему политзэка, "лишенцу" доступ к секретным материалам?
Но, в конце концов мне повезло. Добыча золота была важным государственным делом. Здесь не было места людям, которые могли заменить квалификацию верностью генеральной линии КПСС... После освобождения я остался работать на том же заводе и в той же должности, в которой я работал будучи заключенным. Там хорошо знали мою добросовестность и квалификацию. Для администрации было важно и то, что я не был другом Бахуса. Много раз меня пытались продвинуть на позицию главного бухгалтера, но "первый отдел", зав отделом кадров блокировал мое продвижение. В конце концов директор завода, человек военный, своей властью назначил меня исполняющим обязанности главбуха. Он сделал это "под свою ответственность", так и было написано в его резолюции.

Мое настроение изменилось. Мне нравилась моя новая работа и я чувствовал себя на своем месте в новой должности.

После смерти Сталина в марте 1953 года я вздохнул облеченно. Впервые за много лет я получил отпуск - шесть месяцев!, крупную сумму отпускных и возможность провести отпуск где и как мне угодно.

В августе 1953 года я добрался самолетом до Иркутска, а оттуда, поездом - до Омска. Я путешествовал в вагоне первого класса - завод оплачивал мои дорожные расходы. Из Омска я поехал в совхоз в надежде встретить там моих старых друзей. Как они удивились и обрадовались, увидев меня живым!
Радость нашей встречи была омрачена памятью о наших друзьях, погибших в сталинских лагерях. Таких было немало, как будто эпидемия пронеслась над страной.
И, как прежде, никакого намека на антисемитизм в коллективе совхоза. Я сохранил дружеские связи со многими сотрудниками и переписывался с ними до самого отъезда из СССР.

Вскоре я приехал в Москву. Я не мог останавливаться в гостинице, мой паспорт имел ограничения, не позволявшие мне находиться в Москве официально. Один из близких друзей пригласил меня жить в его квартире. Когда-то мы несколько лет проработали в одном учреждении. И теперь я жил в квартире со всеми удобствами. Человеческое отношение, нормальные бытовые удобства. Вам это кажется совершенно естественным. Но для прошедшего лагеря все это казалось раем земным.

Как и в первый раз, я ходило по театрам и музеям. Но не приобщение к культуре, а реабилитация была моей основной целью.

Комнату я делил с товарищем по несчастью. Он был грузином. Это был широко мыслящий человек, имевший глубокие знания во многих областях культуры. Я мог слушать его часами. Особо он был увлечен музыкой - именно ему я обязан тем, что сам пристрастился к классике. Он рассказывал мне, как нужно слушать музыку и объяснял мне сюжеты многих опер.

Господи, где же в те времена можно было встретить интеллектуалов, историков, писателей, философов, актеров, как не в концентрационном лагере? Кажется, вся интеллектуальная элита страны была здесь. Никакой университет не дал бы мне таких знаний, как общение с моими товарищами, заключенными, вырванными из жизни и обреченными на лишения и страдания.
Я, в свою очередь, старался почерпнуть как можно больше от общения со всеми этими людьми. Лагерь был для меня не только "школой жизни", он был и гуманитарным факультетом с лучшими преподавателями, и я был старательным, прилежным и довольно способным учеником.

Но какова была судьба тех, кто привил мне любовь к культуре и дал замечательные уроки! Страшная правда состоит в том, что интеллигенты были менее всего приспособлены к жизни в кошмарных условиях лагеря. Они не могли выносить лишения и жестокость долго. Многие из них быстро доходили до состояния дистрофии. Их называли "доходягами".Их внешний вид был ужасающим. Я старался помочь им чем мог. Мы отогревали их у печки в нашей маленькой комнатке, отпаивали горячим чаем, делились нашим, довольно скудным продуктовым пайком. Но что значили эти минуты тепла и покоя для людей, которые должны были вновь вернуться в свой барак... Но у нас они буквально преображались. Они могли не только согреться - они могли говорить, говорить о том, что любили больше всего на свете, о том, что совершенно не интересовало тупую администрацию лагеря. Большинство из этих людей не дождались освобождения. Тяжкие испытания лагерной жизни сломили и уничтожили их.

Между тем приближалось время моего освобождения. На дворе стоял 1948 год. Не самое лучшее время. Многим, как я уже писал, власти готовили подарок к окончанию срока - новый пятилетний срок. Я избежал этой участи, мой "подарок" был более скромен, пять лет лишения прав, невозможность покинуть Колыму... Ссылка. "Пять лет по рогам" - так говорили.

Последние месяцы отбывания срока проходили в состоянии подавленности и тревоги. Я не мог заснуть и ночью часто просыпался от ночных кошмаров.
Наконец, 22 февраля 1948 года я был освобожден. Но - мне выдали документы человека без гражданства, апатрида. я Был всего лишь беженцем из Румынии, лишенным всех прав. Это глубоко ранило меня. И я написал протест против этого решения. Основания для протеста были следующие:
1. На момент ареста я был полноправным советским гражданином.
2. Я служил в Красной Армии.
3. Я родился и жил в Бессарабии, которая принадлежала на момент моего освобождения СССР.
Но все мои аргументы были впустую. Ничто не могло мне помочь!

Статус апатрида был чем-то вроде статуса одинокого волка. По счастью, я помнил место, где мне выдали советский паспорт и даже дачу выдачи документа! Я выслал все свои документы и фотографию в особый отдел при горисполкоме (он носил название ОВИР - отдел виз и регистраций), требуя справедливости. Было совершенно ясно, что после ареста следователи просто затеряли мои документы, и правда была на моей стороне. Но прошло значительное время, прежде чем я получил положительный ответ. Сначала мне выслали временный документ с ограниченными правами на полгода. Это,увы,не был полноценный советский паспорт. Впрочем, я уже понимал, что "полноценный" и "советский" находятся в противоречии. Как я уже говорил, я не мог выбирать себе место жительства....

Сейчас я хочу вспомнить эпизод, случившийся на Колыме. Я не помню точно, в каком это было году, но война еще шла. У СССР и США было соглашение, которое называлось лэндлиз, с целью обмена золота на вооружение и другие необходимые товары, продукты, технологии...Делегация американских экономистов должна была прибыть в Магадан и посетить все заводы в этом регионе.

Регион управлялся НКВД, фамилия комиссара была, кажется, Никичиев, он обладал неограниченной властью. Среди заключенных он был известен под кличкой "Царь Федор". Вдоль дороги из Магадана располагались концентрационные лагеря, все они имели ограду из колючей проволоки и сторожевые вышки по углам.

Приехав на место американцы несомненно увидели бы печальное состояние заключенных и ужасающую обстановку в лагерях. И администрация решила спрятать концы в воду, как говорится, правда, они спрятали концы в лес. За короткий срок внешний вид региона был преобразован.
Всех заключенных перевезли в отдаленные лагеря. Ограды и вышки были спешно демонтированы. Военные сменили форму на штатские костюмы. Было сделано все возможное и невозможное для того, чтобы скрыть реальность от американской делегации. Сейчас мне кажется, что союзники и без этих мер не слишком бы любопытствовали. Американцев обманывали на каждом шагу. Им показали золото, добытое за четыре дня, но сказали, что это - однодневная добыча. Но американцы по словам поэта были рады обманываться.

В эту критическую эпоху золото было необходимо стране как кровь, как кислород. Без помощи США Советский Союз не мог победить сильного и жестокого врага. Центральное руководство предупредило лагерные власти, что им уже нечего рассчитывать на помощь с континента и они обязаны по иному относиться к заключенным - как к ценной рабочей силе и добиваться повышения производительности труда. "Каждый грамм золота - это удар по врагу!".
Новая атмосфера царила в лагере. Лекторы в своих лекциях убеждали нас, что мы не враги народа, что мы такие же полезные граждане СССР, как и те граждане, которые трудятся на свободе, и наше заключение в лагеря - временная мера. Офицер высокого ранга проверял пригодность нашей одежды и обуви для работы в тяжелых метеорологических условиях.Он интересовался и состоянием нашего здоровья - ибо он был ответственен за это. Каждое утро мы отправлялись на работу под звуки маршей, исполняемых лагерным духовым оркестром. Я понимал, что мы остаемся рабочим скотом, но наш труд был полезнее, чем наш труп - как тогда говаривали. Над входом в лагерь висел плакат с надписью "Только труд освобождает!". Господи! Много лет спустя я узнал, что этот лозунг висел и над воротами Освенцима.

Я рассказываю вам об этом, чтобы вы поняли - улучшение наших условий не имело никаких гуманитарных оснований. Просто это был единственный возможный путь для увеличения добычи золота при отсутствии притока новых заключенных - свежей рабочей силы.

Условия в лагере улучшились, но и секретная полиция усилила свою активность, расширяя сеть стукачей. Мы всегда должны были быть настороже.

Мы должны были быть предельно осторожными в своих высказываниях, а лучше - держать язык за зубами. Когда меня арестовали, я прекратил переписку со своими родственниками и друзьями, не желая быть невольной причиной их несчастий. переписываться с "врагом народа" было опасно.
Мне повезло в том, что я почти весь срок отбывал в одном и том же лагере, думаю, что меня не бросали с места на место, поскольку ценили мою работу.

В последние три-четыре года перед освобождением я работал кассиром. Я жил вне территории лагеря. У меня была маленькая комнатка рядом с конторой. Я мог сам готовить себе пищу и получил доступ в библиотеку, где было множество интересных для меня книг.

Мне выдали новую одежду. Теперь я жил в особом бараке для работников конторы. Более того - раз в неделю я мог ходить в баню! Я прилагал все усилия для того, чтобы быть полезным и работал сознательно.
Среди работников офиса было немало жен руководящих офицеров. Эти женщины, получавшие высокие оклады, были совсем неподготовлены для работы в бухгалтерии. настоящую, нелегкую работы выполняли заключенные. Соответственно, у администрации лагеря была личная заинтересованность в нашей работе. Эта ситуация фактически спасла мне жизнь и дала мне возможность помогать другим заключенным - еда и прочее.

Будь я религиозен, я сказал бы, что Господь сотворил чудо для меня, но реальность была иной. Моя профессия и моя квалификация помогли мне. Имело значение и то, что я не был другом Бахуса.

22 июня 1941 года началась война. С этого момента для нас пришло очень тяжелое время (как будто раньше времена были легкими!). Тревога охватила заключенных - мы понимали, что в любой момент нас могут расстрелять. По приказу командования заключенные теперь распределялись по этническому принципу - отдельно литовцы, отдельно эстонцы и т.д.

Осужденные как "враги народа" также были отделены от прочих. Меня вновь возвратили на общие работы. С каждым днем режим ужесточался.

Вольнонаемыне получали газеты. На верхних полях была надпись - после прочтения - сжечь. Я уже писал - мы ожидали казни в любую минуту. И эта ситуация не менялась в течение полугода. Но главные новости войны до нас все же доходили - враг наступал по всем направлениям, враг приближался к Москве... Большинство заключенных, несмотря на свое несчастье, любили родину и были преданы ей. И этот патриотический дух окреп, когда страна оказалась в опасности. Среди заключенных было немало армейских офицеров, они требовали, чтобы им дали возможность бороться против опасного врага. они хотели быть мобилизованными.

Атмосфера, охватившая лагерь дошла и до руководства. Потери на фронте были огромны. В результате администрация была вынуждена освобождать заключенных и направлять их на фронт. В результате невыносимых условий жизни множество заключенных умирало или доходило до состояния физического истощения, которое не позволяло им работать. В новых условиях руководство было заинтересовано в рабочей силе. Требовалось изменить отношение к заключенным.

Главной продукцией завода был металл. Герой оперы "Фауст" пел об этом металле. Этот металл - золото.

Вернувшись в лагерь, я обратился к администрации с просьбой перевести меня в новый лагерь - просба странная, т.к. здесь быт был хоть как-то обустроен, а на новом месте все нужно было начинать с начала. Именно по этой причине, думается, просьба моя была удовлетворена. И вот, 8 откября 1939 года грузовик повез нас к новому месту. По дороге мы пересекали небольшую речку. Вода попала в двигатель и он заглох. Мы оставались на месте всю ночь, лишь к утру на место происшествия прибыл трактор и грузовик вытащили на берег. Лишь к вечеру мы добрались до нового лагеря.

Мы подыскали для себя бараки и начали приводить их в порядок, готовясь к зиме - времени было совсем мало. На ремонт барака ушла неделя. Затем я возобновил свои усилия - получить квалифицированную работу. Действовал я так же, как и в первом случае - с помощью мелких подарков и обещаний получил у бригадира разрешение отлучиться в заводскую контору. Контора находилась в большом бараке. Зайдя, я увидел канцелярские столы, за которыми работало около двадцати человек. Я спросил, есть ли на месте главный бухгалтер. Мне сказали, что он отлучился, но скоро вернется. Я попросил разрешения дождаться его и сел в углу. Вдруг я заметил молодого человека с бородкой, работавшего за соседним столом. Лицо этого человека было мне очень знакомо. Но какое-то время я не мог вспомнить, где его видел. И лишь когда он встал и надел плащ и шляпу, я узнал его - по непроизвольному движению - у молодого человека был нервный тик. Он был одним из моих друзей по совхозу. Я решил обратиться к нему, но не знал как. Привычное слово "товарищ" не годилось: тут в ответ мы часто слышали "серый брянский волк тебе товарищ".
Наконец я решился. Простите,- сказал я, - Вы Петр Павлович Литвинчук? Да, - ответил он, - но откуда Вы знаете? Я произнес слово "совхоз". Он продолжал смотреть на меня и вдруг разрыдался. Яша! - воскликнул он, - ты-то как оказался здесь? В ответ я показал ему десять пальцев. Этот жест означал - я осужден на десять лет. Петр знал мою биографию, он знал, каким уважением пользовался я в совхозе. Он понимал, что я не тот человек, который мог бы совершить преступление. Но к тому времени он уже прекрасно знал, что мы живем в ненормальное время, когда белое может в то же время быть черным, а разница между правдой и ложью весьма мала, если только она вообще существует. Такова была реальность...
Петр дал мне лист бумаги и ручку и я написал заявление. Он сказал мне, что когда главный бухгалтер вернется, все уладится. Но сказал также и то, что окончательное решение зависит от лагерной администрации. Главный управляющий по его словам был мягким человеком, он также был евреем. К слову, мать Литвинчука также была еврейкой, а отец его - русским.
Мое личное дело было перечеркнуто красным карандашом по диагонали. Это означало, что осужден я к тяжелому принудительному труду... Сможет ли администрация не посчитаться с этой роковой чертой?
Но администрация, как и все люди была заинтересована в каких-то одолжениях, подарках. Они понимали, что работая на общих работах, я ничем не могу быть им полезен. А работая в офисе я мог приносить им сигареты, водку...

Вскоре я был приглашен в лагерную администрацию, где мне сообщили, что я направляюсь на работу в контору.

Воспоминания Якова Лернера - 12.

Напоминаю. Яков Лернер - двоюродный брат моей бабушки. Я прекрасно его помню. В моем детстве они с женой Браной приходили к нам в гости (дело было в Черновцах), да и мы с дедушкой и бабушкой часто бывали в этом доме. Яков Лернер был одним из двух наших родственников, прошедших сталинские лагеря, вышедших оттуда живыми и, что важно, не сломленными. Яша (все звали его так) как-то сказал: тот, кого сломали - не выжил. От Яши и от дяди Куци (Зиновия) Гутника я, будучи десятилетним мальчиком узнавал о лагерях и репрессиях из первых рук. Дядя Куца говорил, что уедет в Израиль, как только появится щелка в железном занавесе. И - никуда не уехал. Яша Лернер никогда не говорил об отъезде, но в 1979 году покинул СССР и окончил свои дни в Земле Обетованной. Он оставил воспоминания на английском языке и иврите, которые я давно собирался перевести, но... Делаю это только сейчас.
*
В конце 1938 года нас этапировали на Дальний Восток. Вместе с другими заключенными мы сначала попали в тюрьму в Новосибирске, оттуда - в Иркутск. И там, и там мы провели что-то около двух месяцев. Среди заключенных я видел людей со всех концов огромной страны. Люди разного возраста, принадлежащие к разным слоям и классам - крестьяне, рабочие и очень много интеллектуалов. Люди всех народов, входящих в Советский Союз. Родители были разлучены с детьми, жены - с мужьями. Даже собственные страдания не могли заслонить от меня страдания других людей.

В начале 1939 года 1600 заключенных поездом этапировали во Владивосток. Там мы ожидали отправки на Колыму. Об этом веселом регионе говорили, что там 13 месяцев в году - зима, зато все остальное - лето. В начале мая 1939 года нас погрузили на корабль "Джурма". Там, в глубоком трюме, мы начали наше путешествие через Тихий океан, через залив Нокайба и Охотское море. наконец мы достигли Магадана. Этот город был построен заключенными в течение восьми лет.

Мы сегодня называем систему сталинских лагерей Архипелаг Гулаг. Это был один из самых больших и густонаселенных архипелагов. Лишь десять процентов населения составляли вольнонаемные люди. Через короткое время нас перевели в лагерь, находящийся в 650 км. от Магадана для работы на заводах. Первой и главной нашей заботой по прибытии в лагерь была подготовка к зиме. Мы сами строили бараки, Мы сами мастерили самую необходимую мебель из дерева - благо, лагерь был окружен лесами. Мы набивали матрасы соломой.

Администрация лагеря была очень строгой и жестокой. Работа была тяжелой. Я слабел и слабел с каждым днем. Мои ноги отекли, мои руки покрылись язвами. Я понимал, что не смогу выжить в таких условиях.

Но мне сказали, что заключенные моей профессии работают в заводской конторе. Поскольку я был опытным бухгалтером, я попросил начальника бригады разрешить мне посетить контору с целью получить работу , пообещав вознаградить его... Единственной "наградой" могла быть часть моего и без того скудного хлебного пайка. Я зашел в контору и поговорил с бухгалтером, сказав, что я опытный специалист и нуждаюсь в работе для того, чтобы сохранить свою жизнь. Он проэкзаменовал меня и остался весьма доволен. В то же время в конторе не было вакантных мест, и он мог помочь мне только советом. Он сообщил мне, что новый завод, находящийся в тридцати километрах от нашего, на днях начнет свою работу и туда будут направлены многие заключенные. На этом новом заводе явно будут вакантные места. Он также сказал, что знаком с главным бухгалтером нового завода, и это очень добрый человек. Он выразил уверенность, что там я буду принят на работу.

Мы приехали в Омск и начали обращаться в различные инстанции с просьбой сообщить нам о судьбе Тринкера. Но тщетно - единственное, что мы услышали - если не прекратим свои хлопоты, та же участь постигнет и нас самих. У нас не было выбора и мы прекратили наше "расследование".

Я прервал свой отпуск и с тяжелым сердцем вернулся домой и вновь приступил к работе. В глубине души я был уверен, что судьба моего друга постигнет и меня самого. Так и случилось - после возвращения я оставался на свободе не более пяти месяцев, 2 февраля 1938 года я был арестован НКВД (Лернер называет организацию "КГБ"). С этого момента началась черная страница в моей жизни, и этот ужасный период длился много лет... Я был брошен в тюрьму в Уфе. Это здание было построено еще в дни Екатерины Второй в восемнадцатом веке (Лернер ошибочно указывает семнадцатый век- Б.Х.). Теснота в камерах была невыносимой. 10-120 человек лежали на полу в каждой камере. Места не хватала и твои ноги лежали на теле человека, лежащего напротив. Допрашивали исключительно в ночное время. Приглашали для допроса 20-30 человек. Они возвращались дня через три в ужасном состоянии. Кто-то пытался покончить с собой, кто-то сходил с ума.
Мой черед предстать перед следователями пришел в конце марта 1938 года. Допрос продолжался непрерывно 72 часа. Меня допрашивали три КГБиста, сменяя друг друга. .
Все эти негодяи закончили высшую школу НКВД.Один из следователей был руководителем группы. Его чин был более высоким и он руководил этим черным делом. Метод допроса был всегда один и тот же.Я все время стоял на ногах, мне не позволяли ни сесть ни лечь. Кормили меня селедкой и не давали пить. При этом следователь сидя за столом на моих глазах пил прохладную воду из графина. Следователь вел протокол, весьма далекий от реальности. Я был жестоко избит, следователи истязали меня. Мои ноги отекли и покрылись кровью. Много раз я падал в обморок во время допроса. Следователи, как я уже говорил, сменяли друг друга. Иногда они прерывались на несколько минут, но заслышав шаги в коридоре, вновь принимались за дело, избивая меня и крича на меня дикими голосами. Они тоже боялись! Боялись, что их обвинят в излишней мягкости. Главный следователь был евреем, его фамилия была Юравский.

Вернувшись в камеру, я почувствовал себя окончательно сломленным - физически и психически. Я думал, что моя жизнь ничего не стоит и нет смысла продолжать жить. Я рассказал свою историю сокамернику. Тот был зрелым человеком, он участвовал в гражданской войне, сражался в дивизии Чапаева, имел огромный опыт военной и политической деятельности: до ареста он был мэром (председателем горисполкома? - Б.Х.)города Пугачевска. Этот человек убедил меня, что не все потеряно, что мы еще дождемся лучших времен и положение вещей изменится, что я езще молод и должен продолжать жить, надеясь на лучшее будущее.

28 мая нам огласили решение ОСО (Особое совещание при НКВД) согласно которому 182 человека осуждались на различные сроки принудительного труда и перевоспитания в лагерях.В основном сроки были от восьми до десяти лет. Моя фамилия была в списке. Я был приговорен к десяти годам лишения свободы за "контрреволюционную деятельность".... Военный трибунал Румынии приговорил меня заочно к пяти годам заключения за революционную деятельность, которой я действительно занимался. В СССР я осужден на десять лет за контрреволюционную деятельность, к которой я не имел никакого отношения.... ..

Совхоз в котором я начал работать имел огромные земельные угодья, здесь работало около 20 000 специалистов и простых сельскохозяйственных рабочих. Я тосковал по своей семье, мучился от ностальгии. Мне удавалось получать письма от моих сестер и братьев через Берлин.
Через три года я получил советское гражданство, получил советский паспорт, и теперь у меня были те же права и обязанности, что и у других граждан страны. Теперь я мог сменить место работы и место жительства. Каждый год в течение месяца или двух я проходил военные сборы.

Но веремся к началу. Итак, мы прибыли в совхоз 12 февраля. Нам был организован середечный прием. Мы получии комнату в общежитии, где были стол, стулья, кровати, постельное белье и одеяла - все самое необходимое для обустройства. Также нам выдали продуктовые карточки.
Что касается нашей работы, то меня приняли в контору, где я осваивал профессию бухгалтера. Мой друг И(дель).Т(ринкман). - сапожник по профессии получил аналогичную работу в сапожной мастерской. Мне определили укороченный рабочий день для того, чтобы я мог учиться\ и быстрее овладеть профессиональными навыками. Мои коллеги по конторе были людьми разного возраста, но все они были очень добры ко мне, помогали мне усовершеноствовать мой русский язык и овладеть профессией. За два года в совхозе я не чувствовал и намека на антисемитизм.

Экономические условия в то время были очень плохими. Но ведь то же самое относилось и ко всем моим коллегам. Вместе мы переносили тяготы и лишения - каждый получил только 400 грамм хлеба. Не хватало еды, одежды, мы были лишены самых необходимых вещей. Да, жизнь была тяжела. Мой брат Люис, живший в США, предлагал мне высылать продуктовые посылки, но я считал неэтичным получать послылки из-за рубежа в то время, когда весь народ претерпевает лишения.
За год я весьма продвинулся в своей профессии и даже начал руководить группой молодых специалистов. И это укрепило мою уверенность в себе.

Я покинул совхоз в 1936 году. Мои друзья организовали для меня сердечную прощальную вечеринку. Мне было нелегко прощаться с моими друзьями после пяти лет совместной работы.

Несмотря на тяжелые условия жизни мне удалось скопить какую-то сумму денег. Я был прекрасным работником и получал денежные премии, кроме того - зарплату и отпускные. И я решил поехать в Бердичев и навестить свою кузину Ханну Гутник (моя бабушка - Б.Х), которая жила там со своей семьей. Ехать было решено через Москву, где я намеревался провести неделю, но оставался там десять дней, стараясь увидеть как можно больше всего - архитектурые памятники, музеи, театры. Я не давал себе ни минуты отдыха. И лишь в поезде понял как я устал...

Яков и Ханна встретили меня на вокзале. Мы были счастливы увидеть друг друга - в последний раз мы виделись в 1931 году, когда я пересек границу с СССР. Встреча была очень теплой. В их доме я познакомился с моей племянницей, их дочерью Эвой, (моя мама - Б.Х.) родившейся в 1927 году. Вскоре я нашел работу. Яша и Ханна проявляли обо мне повышенную заботу, начиная с "Шедушим" (построение еврейской семьи - Б.Х.). Меня ужасно раздражала чрезмерность и настойчивость этой заботы и опеки. Я привык быть свободным и независимым человеком. Вскоре я начал искать возможность покинуть это место.

Однажды я решился и написал моему другу и коллеге по совхозу, который в то время жил в Уфе, городе на юге Урала, границы между Европой и Азией, и занимал там ответственную должность в одной из государственных организаций. Вскоре я получил положительный ответ, а вместе с ним - официальное приглашение и деньги на проезд в Уфу.

Я покинул Бердичев в сентябре 1936 года. Друг встретил меня на вокзале. Я начал работать в бухгалтерии в должности главного бухгалтера. Условия моей работы были прекрасны. Зарплата втрое превышала ту, которую я получал в совхозе. Я снимал комнату в частном доме и жил в хороших условиях. После двух лет работы я решил съездить в совхоз и навестить своих друзей и коллег. Я купил подарки для всех и набил ими чемодан. Наконец я сел в поезд до Омска. Но ужасные новости ждали меня там!

В Омске я встретил знакомого из совхоза, который сказал мне, что мой друг, Итель Тринкер арестован КГБ (Лернер называет так НКВД, проецируя на тридцатые годы более позднее название организации) как шпион против СССР! Кроме того многие другие сотрудники совхоза были арестованы по различным политическим мотивам. Мой знакомый посоветовал мне не ехать в совхоз. Все это для меня было ужасным шоком. Я не мог в это поверить. Я не мог этого принять. Это казалось мне ночным кошмаром. Идель Тринкер - шпион? Сапожник из Секурен, преданный коммунист, осужденный румынским военным трибуналом на пять лет каторжных работ (как и я сам) за подпольную просоветскую деятельность вдруг оказался шпионом против СССР? Нет, это, невозможно. Это, должно быть, ошибка.

Я принял решение не ехать прямо в совхоз, а вместо этого отправился в небольшую деревеньку в восьми километрах от совхоза. Там я оставил свой чемодан у жившего в той деревне знакомого и дальнейший путь до совхоза продел пешком. Я добрался до совхоза к вечеру и встретился с женой моего арестованного друга. Как тяжело мне было видеть ее, плачущую так горько!

Она рассказала мне, что ее муж был арестован КГБ и вывезен в центр. С тех пор у нее нет никаких известий о судьбе мужа. Все запросы остаются без ответа. Мы назначили встречу на вокзале, для того чтобы любыми путями узнать о причинах ареста моего друга.

Здесь мне хотелось бы рассказать о моей матери и вспомнить один эпизод из ее жизни. В конце 1917 года, когда мы жили в Секуренах, нам удалось узнать имя убийцы моего отца. Это был один из деревенских крестьян. По жалобе матери полиция арестовала этого человека. Через несколько дней к моей матери пришла жена арестованного и привела с собой трех детей. С плачем она бросилась к ногам моей матери, рыдая, восклицая, требуя милости для своих детей. Моя мать посмотрела на детей, расплакалась. Несмотря на свое огромное несчастье она не хотела увеличивать количество сирот в этом мире и приняла решение - отозвать жалобу. Я был чрезвычайно раздражен. Но решение было принято матерью. Моя мать была простой неграмотной женщиной. Но она обладала развитым моральным чувством.
Я никогда не забуду этот эпизод. И в минуту расставания с жизнью светлый образ мамы будет со мной и утешит меня.

В начале декабря 1930 года местная полиция уведомила меня, что я должен явиться в Военный Трибунал 13 декабря. Выбор был - или предстать перед трибуналом или переправиться через Днестр и бежать в СССР. Мне нелегко было принять решение самому. На встрече с моими друзьями подпольщиками было решено: я должен бежать в Советский Союз.

И еще раз - решить эту проблему мне помог мой брат Мотя. Он договорился с контрабандистами за немалые деньги, чтобы они взяли меня и моего друга Идель Тринкмана с собой, переправили через Днестр и доставили к границе СССР.
Мы благополучно добрались до границы 6 января 1931 года. Пограничники не стали арестовывать нас. Мы были доставлены на центральный пункт для того, чтобы провести расследование и проверить наши документы. Эта процедура заняла несколько дней. Где-то через неделю нас проинформировали, что мы более не можем оставаться вблизи границы и должны покинуть этот район. Нам было предоставлено несколько вариантов мест, где мы можем поселиться учиться и работать. К нам пограничники отнеслись очень тепло. Мне позволили увидеть мою родню из Могилева-Подольского, семью брата моего отца и племянницу моей матери.

Мы должны принять во внимание, что это был очень жестокий период в истории СССР. Голод свирепствовал во многих районах страны, Это было в разгар коллективизации, которая встречала сильное сопротивление. Экономическая ситуация была ужасающей - ни еды, ни ни одежды, ни обуви, урожай был весьма скудным. Правительство ввело продуктовые карточки, но не всякий имел право и возможность их получить. Пограничники посоветовали нам выбрать в качестве местности постоянного проживания окрестности Омска, поскольку там экономическая ситуация была лучше.Пограничники выдали нам билеты на поезд и необходимые документы. Эти документы позволяли нам получить какую-то еду на всех станциях по пути следования.
Мы покинули Могилев 21 января 1931 года. Наше путешествие было весьма продолжительным. наш путь лежал через множество больших городов - Киев, Москва, Свердловск и другие. В каждом городе мы пересаживались на другой поезд. на вокзалах толпились тысячи пассажиров в ожидании поездов. Они были вынуждены покинуть свои дома и искать лучшей участи в других областях страны. Голод свирепствовал в Украине.

Как ужасно было видеть эти толпы бедных голодных людей! Среди них были старики, молодые люди, женщины, дети. Они направлялось с Востока на Запад и с Запада на Восток, с Севера на Юг и - наоборот. Наконец, 2 февраля 1931 года мы добрались до Омска..

Мы явились в ГПУ, при этом мы были не очень воодушевлены, но их отношение было вне всяких ожиданий. Нас поместили в гостиничный номер, выдали карманные деньги, так что мы имели возможность осмотреть город. Они связывались по телефону с различными организациями, для того, чтобы они подыскали место жительства и работу для нас. Наконец для нас подыскали место в совхозе, расположенном в шестидесяти километрах от Омска.

Вскоре я стал активистом подпольной коммунистической группы. Моя цель была - обучать неграмотных людей чтению, разъяснять теорию Маркса и распространять нелегальную литературу в разных частях страны, путешествуя на поезде.
Во время одной из таких поездок, в 1929 году, когда я перевозил нелегальную литературу, я был арестован Сигуранцой (румынская политическая полиция) в поезде возле станции Липоканы.Меня перевезли в Хотин, затем в Кишинев и, после расследования отправили в тюрьму в Яссах ( в то время - столица Молдавии). Всюду. ко мне относились очень жестоко, применяли пытки. В тюрьме находилось около сорока коммунистов, в большинстве своем - евреи, но было и несколько румынских юношей. Румынские власти арестовывали в основном евреев для того, чтобы в обществе создалось впечатление, что коммунисты и евреи - одно и то же. Была также и женская группа, в которой также было несколько еврейских девушек. Я провел в тюрьме около восьми месяцев - таковы были мои первые университеты жизни. Там я получил шанс встретить весьма интеллектуальных и широко образованных людей. Там я многому научился и расширил свой кругозор.

Между тем, условия содержания в тюрьме были ужасными. Поведение тюремной администрации было очень жестоким. Они обращались с нами крайне грубо. Но мы активно защищали свои права, и объявили десятидневную голодовку в знак протеста. Таким образом прокурор был вынужден посетить нас в тюрьме и выслушать наши жалобы и требования. Эта борьба требовала большого мужества и терпения, но в результате условия в тюрьме улучшились.

Мотя, мой брат, тяжело переживал все те месяцы, которые я провел в заключении, Он навестил меня в тюрьме и, увидев меня, ослабленного голодовкой, расплакался. Как тяжело было мне видеть его, взрослого мужчину, плачущего, как дитя! Я старался успокоить его.

Он покинул меня в состоянии подавленности и предпринял немедленные меры для того, чтобы освободить меня из заключения. с помощью очень известного адвоката. У этого адвоката были знакомства в Военном Трибунале и ему удалось вызволить меня из тюрьмы до начала моего процесса.

В моей семье меня встретили очень тепло и сочувственно. Я не услышал ни одного упрека по поводу моей опасной деятельности. Моя семья была слишком счастлива вновь увидеть меня, чтобы упрекать и читать мне мораль. Мама заботилась обо мне, прилагая все силы для того, чтобы я скорее оправился от тюремного заключения. Она очень тяжело работала, воспитывая своих девять детей. Готовила, дважды в неделю пекла халы - субботние хлеба, также выпекала хлеб для повседневного употребления, носила воду из колодца, топила печь. Мы, дети, все помогали маме в ее тяжелом труде.
Повторюсь - быт тех лет был почти невыносим и примитивен.

В первое время моего обучения в лицее преподавание велось на русском языке и иврите. Я сохранил в памяти образ одного из директоров лицея - Гаурина. Прекрасно образованный человек, к тому же - способный администратор, яркая, талантливая личность. Я поныне благодарен всем моим учителям, в частности, Басе Марковне, преподававшей нам русскую литературу. Она старалась привить ученикам прогрессивные взгляды на мир.
Она организовала особую группу для изучения русской литературы и моя сестра Ханна посещала эту группу. Бася Марковна оказала на меня огромное влияние в пору, когда я был подростком. Она привила мне свой стиль мышления, она, что называется, расширила мои горизонты - я очень много читал! Я вступил в организацию Ха-шомер Ха-цаир ( הַשּׁוֹמֵר הַצָּעִיר молодежная сионистская организация - юный страж, напоминающая по структуре скаутское движение - Б.Х.) Я был активистом этой организации. Социальные и национальные проблемы волновали меня. Моя Бранеле тоже присоединилась к движению. Мне очень нравились мои товарищи по движению и я был очень привязан к ним.

Мне бы хотелось рассказать вам, как я покинул Ха-шомер Ха-цаир. У моей Бранеле был кузен по имени Герш Коган. Он был старше меня на 4-5 лет. Он был одним из руководителей подпольной, нелегальной коммунистической группы в Секуренах. Он также приходился кузеном детям моей старшей сестры Маси - она была замужем за братом отца Герша, и мы часто с ним встречались. У нас были политические дискуссии, в частности, по вопросам марксизма. Герш был очень умен, его интеллект был аналитическим и он был прекрасным агитатором, легко подчинял других силой своих аргументов. Он был первым, кто познакомил меня с марксистской философией. Он снабжал меня марксистской литературой - "Классовая борьба" Бухарина, его же "Азбука коммунизма".

Когда я касался еврейской темы, он отвечал, что национальная и социальная проблема - две стороны одной медали и эти проблемы будут решены вместе. Он приводил мне множество примеров из жизни в Советском Союзе. Он убедил меня, что сионисты - союзники капиталистов, и сионизм никогда не решит еврейскую проблему. Еврейский народ, рассеянный во всем мире не может рассматриваться вне общего контекста социалистических наук...

Нас было восемь или девять мальчиков и девочек, которые входили в руководство Ха-шомер Ха-цаир, и в результате жарких дискуссий произошел раскол и многие покинули группу.
Постепенно, силой убеждения, шаг за шагом Герш вовлекал мня в подпольную коммунистическую организацию.

Мотя был чрезвычайно способным и одаренным человеком. Он был самоучкой - совершенно особая личность, он многого достиг в своей профессии (сельское хозяйство). Он был эмоционально теплым и бесконечно преданным своей семье. Я уже писал, что именно от него зависело наше существование.

Между тем жизнь, которую мы вели в Секуренах весьма отличалась от деревенской жизни в Ойеве. Секурены были небольшим городком, окруженным множеством деревень. Еврейское население тут составляло большинство. Здесь обитало множество ремесленников - сапожников, портных, слесарей, Лавочки были на каждом шагу. Здесь было тринадцать синагог, две мельницы и общественные бани. Ярмарки организовывались еженедельно - крестьяне из окрестных деревень продавали продукты и приобретали изделия ремесленников и необходимые товары в лавочках.
Промышленности в Секуренах не было.
Первый шаг в моем образовании - хедер (еврейская начальная школа - Б.Х.). Занятия тут проводились так. Дети 6-7 лет садились в круг у стола а в центре восседал ребе (меламед - Б.Х.). Все начиналось с изучения алфавита (алеф-бет). Учитель указывал на букву и громко называл ее, а дети хором повторяли. Периодически меламед пускал в ход свою "канчик" - указку и наносил детям чувствительные удары. Я откровенно скучал на этих уроках - к тому времени алфавит давно не был новостью для меня. Я был буквально болен от процедуры обучения. Мотя увидел это и забрал меня из хедера.

Теперь я присоединился к группе учеников, изучавших русский язык - чтение и письмо, но также и математику, сообразно моему возрасту. Метод преподавания там был интересен для меня. Мой брат Мотя был настоящей личностью и он взял на себя ответственность за наше обучение. Он заботился о младших в семье и воспитывал их - речь идет обо мне и о моей сестре Хане.

Средней школы в Секуренах не было, поэтому мою сестру Ханну отправили в Хотин - городок больший, чем Секурены, расположенный от Секурен в сорока километрах. Мотя платил за ее проживание и питание в частном доме. В то же время мать баловала ее, посылая ей посылки с разными вкусностями.
После четырех лет успешного обучения в Лицее Хана заболела тифом. Моя сестра Рашель поехала в Хотин, чтобы позаботиться о больной и через несколько недель обе вернулись домой. Ханна была очень слаба.
Вскоре после этого начальные школы и лицей открылись и в Секуренах.

Несколько лет спустя и я начал учиться в этом лицее. В то время в Секуренах появилось много беженцев из Украины, спасавшихся от ужасов гражданской войны и погромов. Они перебирались через Днестр и селились в относительно безопасном тогда городке. (Секурены был в то время на территории Румынии - Б.Х.). Многие из беженцев были образованными, культурными людьми и квалифицированными работниками. Именно они и стали организаторами школ в Секуренах. Они организовали также и разные кружки - по литературе, спорту и даже самодеятельные театры и футбольные команды. Я принимал участие во многих кружках, в частности, - в футбольной команде, кде, кстати, девочки играли наравне с мальчиками. Политические эмигранты принадлежали к различным группам - буквально все цвета радуги.
Там были и сионисты всех мастей, и социалисты, были идишисты - и вскоре идеологическая жизнь Секуренах превратилась в бурлящий вулкан.

После первой мировой войны Секурены были оккупированы румынскими войсками. Отношение к евреям у новых властей было жестоким. всех евреев они называли "большевиками". Были случаи, когда они задерживали какую либо группу наших людей, вывозили в определенное место, где убивали всех.

У нас в семье уже много лет бережно хранится небольшая книжка, написанная двоюродным братом моей бабушки по материнской линии Яковом Лернером. Я прекрасно помню этого замечательного человека и его жену - Брану, которая, помимо прочего, была героиней бельгийского Сопротивления. Помню день на даче, когда они пришли к нам прощаться - уезжали на Святую Землю.... В те годы (семидесятые) - да, это было прощание.
Книжку Лернер написал для своих немногочисленных юных родственников и издал ее в.... десяти экземплярах. Издана она на иврите и английском. В ней много семейных фотографий - и еще больше скорби, сдержанной, воплощенной в очень простом, а потому еще более выразительном тексте.

Я давно хотел перевести ее на русский язык и поделиться ею с вами, друзья и читатели. Время пришло. Буду выкладывать текст понемногу - многобукофф сеть не переносит....

"Мои дорогие Зив и Гади - шалом!