там и тогда

***

В Страстной Четверг после полудня к Гурию в кабинет
приходит Полковник: исповедоваться, причаститься. Год
уже пятый. Исповедь "косметическая", понятно, ибо нет
человека, яже не согрешит - делом, словом, мыслью. Род

безумный, лукавый. Вот Полковник, уполномоченный решил попытать
счастья в Царстве Небесном, которое гнобит тут, в царстве земном.
Видно в душу запали ему, подлецу, слова: "Се гряду как тать!".
Тать приИдет, а красть-то и нечего. Впрочем, замнем

для ясности, как говорится. Полковнику Святые Дары
запасают особо, как для больного перед кончиной. Так оно
и есть, все мы смертельно больны, но до поры
об этом не думаем. Плоть и Кровь, Хлеб и Вино,

Вечная Жизнь, Слово, Любовь, ведь не верит он,
Полковник, совсем не верит, но раз в году,
рискуя, приходит. Ни в Благодать, ни в Закон
не верит, разве что в ад: не хочет гореть в аду.

Странно видеть полковника с руками, скрещенными на груди,
творящего крестное знамение, шепчущего: "Слава Тебе,
Боже", благочестив, хоть Святым Владимиром его награди,
а ведь борется с Церковью и преуспел в борьбе.

Перед прощанием Гурий спрашивает: Слушай, давно хочу
спросит тебя (они на "ты"), зачем ты морочишь мне
старую голову? На всякий случай? Я не шучу,
вправду, зачем, ведь узнают "соседи", в этой стране

им все известно! Полковник кивает: на всякий случай, мой друг,
так матушка до войны, а сразу после - беременная жена
становились в очередь к пустому прилавку - а вдруг
что завезут. Гурий молчит. Вспоминает те времена.

***

Михаил болеет. Совсем исхудал.
Диспансер с названием "онко". Очищенный мандарин
на прикроватной тумбочке. Не похоже, чтобы страдал -
улыбается Гурию, что манекены с витрин.

Умирая теряешь подлинность, превращаясь в свою
иссохшую копию, куклу. Лоб - вощеная кость. У дверей
две хористки в платочках. Михаил говорит - сам подпою,
читай. И Гурий читаат акафист, частит, чтобы поскорей.

Михаил пытается петь, но забывается, и тогда
хористки вступают в терцию. Гурий сбавляет напор,
читает внятно, как обновленцы учили: вреда
от пониманья не будет. Вспоминает давнишний спор -

кому читаем? Ангелам или людям? Богу не нужно читать,
все помнит и так наизусть, память - на зависть нам.
Вечная память Предвечного. Вот, приходит как тать
за душой Михаила-регента. Пусть управляет там

хором праведных душ сопрано, альтов, а басов, поди,
праведных не бывает - сплошь пьяницы, а тенора
больше по дамской части. Как ни стыди -
пялят глаза, каются и за свое. В каждой бабе - нора,

в которой хочет спрятаться мой зверек, - говорил Михаил
как был помоложе. Да и в позапрошлом году
слухи ходили, приятелям хвастался, а на исповеди - утаил.
Гурий кладет Михаилу на лоб ладонь: я скоро уйду.

Это я скоро уйду - с трудом говорит больной,
свидимся, как буду лежать в корыте среди вертикальных вас,
и ты, владыко, будешь стоять надо мной
со всей азиатской пышностию, не в подряснике, как сейчас.

Ну и ты будешь хорош -отвечает Гурий - во фраке при орденах,
два Владимира, Сергий, Антиохийский -как бишь его там, Мать,
Заступница, вот никак не представлю ордена на тенях!
Правду сказал Михаил: будешь стоять

со всей азиатской пышностию.

***

С утра привозили англиканское духовенство, что-то
зачастили к нам, все говорят о единстве. Или
Рим не может простить им Томаса Мора или иная забота:
с шотландцами-кальвинистами сфер влияния не поделили.

Показали им кино на английском, понятно, агитка,
цветущий сад монастырский, музыка - хор из "Набукко" -
"На реках Вавилонских" - намек на рабство. Калитка -
вход на кладбище. Переводчик шепчет на ухо

их епископу. Переводчик - он человек военный. Доложит
о чем был разговор, но скорее всего - о ценах
на хлеб и мясо (придумал - мясо!В монастыре!), а может
о диссидне и грядущих политических переменах.

Гурий вслушивается: Англиканин рассказывает об обольщенье
со стороны обнаженной игуменьи, кагебистки. Но Гурий тотчас
вспоминает, что "naked KGB" - в данном контесте - имеет иное значенье:
"явно сексотка". Это Варвара. Ага, оказали почесть

еретику: Варвара интеллигентна, после иняза,
комсомолка, спортсменка. красавица, клобук и ряса
делают женщину привлекательней. С первого раза
начала обработку! Торопится! Но этого лоботряса

Кентенберрийского ей не взять, рыбка-то крупновата.
После кино - прогулка и трапеза, послушник читает
житие Симеона Юродивого, по английски с акцентом, как будто вата
набита во рту. Мальчик, должно быть, мечтает

быть в чинах у Господа и господина, вернее
сказать - товарища. Но пока испорчен не слишком,
не то, что Варвара, ну, Бог разберется с нею.
Гурий смотрит на семинаристов - не завидую этим мальчишкам.

Провожает делегацию до ворот. Там уже подогнан
автобус, да, ничего машина, красоты несказанной.
В келье на тумбочке - Федор Михайлович. Уголок подогнут
страницы, где смерть Зосимы и дух тлетворный, обманный.

Да, виноват был бес перед Алешей за старца святого!
Украл у Зосимы нетленье, как кошелек карманник.
Гурий садится, и наливает кружку спитого
чая - крепкий врачи запретили, ломает овсяный пряник.

Вечером жди уполномоченного. Явится, не запылится,
поговорить и сыграть партию в шахматы. Игрок, скажем прямо, не слабый.
Господи, почему у всей этой сволочи крупные, грубые лица,
а голос тонкий, елейный, ну - баба бабой!

Гурий осторожно вынимает из жестяной коробки
шахматные фигурки: изделье конца тридцатых - хорош был тюремный умелец -
жеваный хлеб, лепка, сушка, покраска, ломтики винной пробки
вместо бархатки, клей вместо лака. Гурий - - законный владелец

этого раритета. Сорок лет сохранил. Вот, на доске расставил.
Поймет ли полковник, с кем сыграет сегодня?
Тут не выиграть товарищу, не нарушая правил.
Гурий задавит. Впрочем - на все воля Господня!

***

Чин омовения ног. Духовенство разуто. Стекает вода со стопы.
Гурий, препоясанный лентием, омывает и оттирает. Собор
переполнен. Треск свечей, дыханье толпы,
голова кружится, мутится взор.

На страстной все становятся лучше, чище, даже если (простит,
Господь, коли не так) священник не верит. Уклад
церковный целителен сам по себе. Православный быт.
Постные щи. Фимимам. Неожиданно над

Гурием слышится хлопанье крыльев. Голубь. С улицы, сам
по себе залетел, или выпустил кто? Медленный, скорбный лад
песнопений обволакивает, возвышает дух к небесам,
в киоте поблескивает чудотворной иконы оклад.

Как-то Гурий оговорился, сказал "судотворный образ", ну что ж,
оговорка имеет смысл. Если подумать, чудо есть тот же суд.
Например - смоковница. Ни благостный лик, ни ложь,
ни омытые ноги никого не спасут.

Во время оно Христос сказал апостолам - вы чисты,
все чисты во всем, только стопы ваши в пыли.
Будьте мудры как змии, будьте просты
как голуби. Боже, мы не смогли

быть простыми, наш Крест не на плечах, а вызолоченнный - на груди.
Омовение ног, как всякое подражанье не в счет. Голубь летит к потолку.
Гурий встает, его поддерживают, три дня поста впереди,
а там и Пасха, возможно, последняя на его веку.

***

Что же ты, Мелитон, семинаристов учишь тому,
что баптисты - суть иудеи? Гурий сидит за столом,
Мелитон пялит глаза, навытяжку стоит у дверей
(в Академию после армии, сержант. Там учили уму.
Агент. И все же есть в нем какой-то надлом), -
у тебя получается, если не русский, не православный - значит еврей.

Посудите сами, владыко! Баптисты не признают икон,
а следовательно - воплощения. Не верят в Христа во плоти,
то есть - слуги Антихриста. Моисеев закон -
вот конечная точка их кривого пути.

Ну и логика! Ладно, не горячись. Смотри как руки дрожат!
Дались тебе иудеи! Успокойся, себя пожалей!
Чем баптистов клеймить, скажи - а сколько деньжат
ты заплатил гадалке? Владыка, пятнадцать рублей.

Гурий встает: хорош у меня архимандрит, добро,
что магистр, сектовед, того и гляди, Мелитон,
поставят тебя во епископы! А тебе раскладывают таро!
(вопрос не в том, что скажет гадалка, что скажет гадалке он?)

Гадалка - тоже сексотка. Профессионалка. К ней
таскается пол семинарии. Ее отчеты идут
прямо уполномоченному. Тот считает - владыке видней
и показывает их Гурию. Вот и вся прозорливость. Тут

самое страшное и забавное, что все свои, но всегда
друг от друга таятся, боятся подвоха. У Мелитона, вот
появилась зазноба. Бывает. Так он без стыда
все выкладывает гадалке! Не исповеднику! Так и живет

жизнью. двойной и тройной. А мальчиков учит... Иди,
да подумай, что с бабой делать. Только вот - поступай
с ней по-человечески, если не можешь по-божески. И не суди
других, сам в грехах, как в шелках. (Ну иди, крапай

очередной секретный - все равно прочитаю - отчет).
Больно молод для архимандрита. И не то, чтобы был мирской,
скорей, перекрученный. Молод. Ему дорога, а мне почет.
Эх, с кем бы сегодня развеяться за шахматною доской?

***

Вспоминает Гурий - в селе на Кресто-
воздвиженье пресное тесто
раскатывали в пласты,
вырезали из теста кресты,
выпекали, сами ели, и давали скотине,
чтобы дети зимой не болели,
и овцы холода претерпели.

А я-то бранился - язычники! О Божьем Сыне
не думают, о страстях Его и о цели
воплощения знать не знают, не молятся, всё им обряды
да колдовство, да песенки в честь Коляды-Маляды.
Все бы им дед Никола, милости и щедроты.

Но скотину кормить крестами - ни в какие ворота!

А одна бабка сказала - скоты тоже люди, к примеру овечки,
я за каждую в церкви зажигаю по свечке.
И коровы - люди, и лошади - люди, а ты,
батющка, верно считаешь, что и люди - скоты.

Прозорливица бабка была. Но что ни говори -
все мы скоты, хоть и с образом Божьим внутри.

***

Страстная Суббота. Гурий слушает, как Михаил
в облачении иподьякона читает чуть нараспев.

Иезекеиль стоит меж сухих костей в пустыне. Господи Сил!
Сейчас ты покажешь милость, столь же полно, как прежде - гнев.

И спросил Господь: оживут ли кости сии? Оживут
ли кости сии? Господи! Все как захочешь Ты!
Прореки: Кости сухие! Слушайте слово Господне! И тут
начнется самое главное. Сияют кресты

на белых ризах священников, митры на головах,
свечи в руках, толпа вздыхает, тесня
друг друга, платочки бабушек и девах
белы. Вот, долина полна костей и эти кости весьма

сухи. Оживут ли кости сии, сблизятся ли они,
как в пророчестве сказано? Плотию обрастут ли теперь,
как в пророчестве сказано, идущие в смертной тени
неужели не убоятся, отворится ли вечная дверь?

Как сказано, как написано, как читается в эти дни.

Михаил читает. Странно видеть на вот таком
пожилом, подтянутом человеке с военной осанкой стихарь
мальчишки-прислужника. Владыка с Михаилом знаком
лет пятьдесят. До сих пор дружны, хоть не так, как встарь.

Сын царского генерала. Брат белогвардейца. Странно, его самого
не тронули. С детства храм притягивал Михаила, как булавку магнит.
потом какая-то женщина к рукам прибрала его.
Брак был неудачен. Аборт. Михаил до сих пор винит

себя одного. Пошел к обновленцам. Там был сначала чтецом,
потом иподьяконом. Когда закрывали собор,
он уходил последним. Храм взорвали - и дело с концом.
Где был алтарь - поставили Ленина. Так и стоит до сих пор.

Михаил закончил консерваторию. Управляет хором. Гурий из алтаря
видит спину его, затылок и руки. Но в Страстную субботу в честь
грядущего Воскресения, достойно встречая Царя
Славы, Михаил надевает стихарь, чтобы внятно прочесть

темные, страшные пророческие слова о костях сухих,
сближающихся друг с другом, но Духа не было в них,
и сказал Господь - прореки Духу, и сделался шум,
и воскрес весь дом Израилев, великое полчище, и не постигнет ум

величия происходящего. Но душу возвеселит
предчувствие праздника, разогнавшего вечную тьму.

Михаил, иподьякон читает. Гурий, митрополит,
голову наклоня, в алтаре внимает ему.

***

У церкви - невесты Христовой много земных женихов. Пример
афоризмов Гурия. Он думал о том, как Христос вернется во всей
славе своей, и на ум приходила не Библия, а Гомер,
на Итаку безвестно вернувшийся Одиссей.

А Церковь уже не невеста - а Пенелопа, жена,
окруженная выродками, возжаждавшими осквернить
блаженное тело ея, их участь предрешена,
но вечность тянется медленно, как между пальцами нить.

Стрекочет прялка, крутится колесо, пока
незванные гости, не в силах согнуть Одиссеев лук,
отрыгивают, мочатся, почесывают бока,
рвут мясо руками, не омывая рук.

Но вот Христос-Одиссей является посреди
обожравшихся, пьяных, валяющихся на полу,
и Церковь-жена возгласит: Муж! Приди и суди!
Лук согни, натяни тетиву и приладь стрелу!

И молнии, стрелы Господни посыплются на города,
и потоки, слезы невинных, захлестнут с головой
мучителей, лицемеров, доносчиков, без следа
смоют землю твою и народ нечестивый твой.

И меня самого - думает Гурий - вряд ли Он пощадит,
вот если б погиб молодым, была бы надежда спастись.

Но в монастырском саду, где владыка за чаем сидит
трудно все это представить. Забудь и перекрестись.

***

Пока читали Апостола, Гурий спал наяву,
восседая на горнем месте. Мерещились те года,
когда он в Богородицком, в храме темном пустом, как в хлеву,
проповедовал стенам, иконам, лампадам - прихожан и следа
не осталось. До Сибири из храма было рукой подать.
А он попал в Казахстан. Особая благодать.

Грянули "Алилуйя". Гурий встряхнулся, встал,
возгласил: "Бог молитвами святого апостола и евангелиста Луки
даст тебе глагол, благовествующему...". Протодьякон читал
нараспев, возвышая голос, а слов не поймешь. Боже, как далеки

те страшные годы. И цела ли та церковь? Неужто уберегли?
Быть того не может! Взорвали, снесли, или устроили склад,
а потом снесли, местночтимый список Донской свезли,
в музей, ободрав для начала оклад. Монастырский сад,

вероятно, вырублен. У кого бы узнать? Постой!
Михаил со второго курса, он вроде из тех краев!
Невысокого роста, рыжеватый, с короткой стрижкой. Пустой
изнутри, да они все такие. Небогатый улов

человеков даешь ты, Господи, нам, преемникам учеников
Твоих, апостолов, евангелистов, плотников, рыбарей.
У Церкви - невесты Твоей - слишком много земных женихов.
Лернер получше будет. Понятное дело, еврей.

Ближе к вечеру Гурий вызывает Николая к себе.
Николай подходит под благословенье, целует руку, в глазах
тревога. Ну, чего ты боишься? Господа? КГБ?
Старого митрополита? Хитрое дело - страх.

Гурий спрашивает о Богородицком. Цел ли храм? Уцелел!
Как открыли после войны, так и не закрывали! Как
и при Никите? Гурий доволен. И пацан осмелел.
По крайней мере, держит себя в руках.

А список Иконы Донской? Как! Все там же, в углу,
справа от иконостаса в особом киоте? Нет, повтори!
Быть того не может! Владыка приглашает к столу
семинариста. Петр разливает чай. Как хорошо, хоть бери

и возвращайся туда, но нет, старческие мечты
длятся мгновенье, не дольше. А паренек задает
вопрос: Владыко, а правда ли, что когда были пусты
храмы, вы все же служили и проповедовали? Ну, вот,

а ты-то откуда знаешь? Да вот, бабка моя, говорила, что вы
проповедовали пустоте. Две-три девки слушали вас, в том числе - она.
прятались, из-за колонн не показывали головы,
Вы их не замечали. Для вас - что девушка, что стена.

Ну уж это - хватил, думает Гурий, как же, ведь не слепой!
То платочек мелькнет, то личико высветится, то рука.
Оттого проповедовал много и горячо, для девушек, пой,
соловушка! И улыбка застывает на лице старика.

***

Девять утра. Все болит. А пора уже
выезжать служить литургию. Владыка смотрит на "ЗИМ"
и говорит шоферу: Мыкола! Оставь его в гараже.
Повезешь на своей "копейке". Сегодня покажем им.

(Им - соборному духовенству). Что, думаешь, не помещусь?
(Действительно, нужно втиснуться, колени уперлись в живот.)
Повезешь к задним воротам, по переулку.(Шестую неделю пощусь,
а не сбросил ни грамма). За двадцать минут добрались, и вот,

через нижний храм Гурий входит в полупустой собор.
Ни дьякона, ни иподьякона, ни попа - все стоят у врат.
И прихожане по большей части вышли в просторный двор
встречать владыку. А Гурий, тихо, как враг,

подкрадывается к настоятелю и - хлоп его по плечу:
ждете-то ждете, да не с той стороны! Что за парад!
Настоятель думает: свезти бы владыку к врачу-
психиатру. Чисто дитя! А Гурий и сам не рад

розыгрышу. Бросились облачать, бестолково, спеша.
протодьякон взмахнул рукою - по команде включился хор:
"Тон деспотин" и "Да возрадуется твоя душа",
"Яко невесту украсивый тя красотою".(Господи! До сих пор

разбирает смех! Меня - и яко невесту! Семьдесят шесть
минуло в прошлом году, до десяти пудов килограмм добрать.)
Настоятель думает: надо б отправить весть
в синод. Ишь, вздумалось старику юродивого играть!