***
Не преклонив колен и не склонив главу,
не погружаясь вглубь себя, ни в синеву
морскую ли, небесную, не веря
ни вышнему, ни ближнему, назло
кондуктору, ни в зверя, ни в число
обозначающее Зверя -
так прожил он все худшие года,
и лучшие, не ведая стыда,
вины и - страшно молвить - страха,
И нет креста, чтобы его нести.
И нет души, чтобы ее спасти.
Есть горстка праха.
Не преклонив колен и не склонив главу,
не погружаясь вглубь себя, ни в синеву
морскую ли, небесную, не веря
ни вышнему, ни ближнему, назло
кондуктору, ни в зверя, ни в число
обозначающее Зверя -
так прожил он все худшие года,
и лучшие, не ведая стыда,
вины и - страшно молвить - страха,
И нет креста, чтобы его нести.
И нет души, чтобы ее спасти.
Есть горстка праха.
***
Кто однажды замечен - с того не спускают глаз,
говорят: ещё раз попробуй, хотя бы раз!
Идешь по аллее, они на скамейках сидят,
перемигиваются, перешептываются, за каждым шагом следят.
Кто однажды сосчитан, тот дальше уже не считается.
Думает о своем, по городу праздно шатается,
разве что - в храм, чтобы выслушать пение покаянное
про великую Божию милость, про свое житие окаянное.
Кто однажды замечен - с того не спускают глаз,
говорят: ещё раз попробуй, хотя бы раз!
Идешь по аллее, они на скамейках сидят,
перемигиваются, перешептываются, за каждым шагом следят.
Кто однажды сосчитан, тот дальше уже не считается.
Думает о своем, по городу праздно шатается,
разве что - в храм, чтобы выслушать пение покаянное
про великую Божию милость, про свое житие окаянное.
***
Кто однажды замечен - с того не спускают глаз,
говорят: ещё раз попробуй, хотя бы раз!
Идешь по аллее, они на скамейках сидят,
перемигиваются, перешептываются, за каждым шагом следят.
Кто однажды сосчитан, тот дальше уже не считается.
Думает о своем, по городу праздно шатается,
разве что - в храм, чтобы выслушать пение покаянное
про великую Божию милость, про свое житие окаянное.
Кто однажды замечен - с того не спускают глаз,
говорят: ещё раз попробуй, хотя бы раз!
Идешь по аллее, они на скамейках сидят,
перемигиваются, перешептываются, за каждым шагом следят.
Кто однажды сосчитан, тот дальше уже не считается.
Думает о своем, по городу праздно шатается,
разве что - в храм, чтобы выслушать пение покаянное
про великую Божию милость, про свое житие окаянное.
***
Под старость работала у людей - готовила, прибирала.
Не запомнила, как жила. Запомнила, как умирала.
А как взял ее ангел хранитель в свою обитель,
а как стал ей деянья ея по книжке читать,
а как стал ее наставлять Никола Святитель,
и сам Спаситель стал по ночам приходить, как тать,
слушала, примечала, седой головой качала,
просила - а ну, еще разок почитай сначала,
неужто то я была,и это со мною было,
это надо же! Как же я позабыла?
Как же в дурной голове ничегошеньки не удержалось?
И ангел читал сначала, в себе подавляя жалость.
Под старость работала у людей - готовила, прибирала.
Не запомнила, как жила. Запомнила, как умирала.
А как взял ее ангел хранитель в свою обитель,
а как стал ей деянья ея по книжке читать,
а как стал ее наставлять Никола Святитель,
и сам Спаситель стал по ночам приходить, как тать,
слушала, примечала, седой головой качала,
просила - а ну, еще разок почитай сначала,
неужто то я была,и это со мною было,
это надо же! Как же я позабыла?
Как же в дурной голове ничегошеньки не удержалось?
И ангел читал сначала, в себе подавляя жалость.
***
Под старость работала у людей - готовила, прибирала.
Не запомнила, как жила. Запомнила, как умирала.
А как взял ее ангел хранитель в свою обитель,
а как стал ей деянья ея по книжке читать,
а как стал ее наставлять Никола Святитель,
и сам Спаситель стал по ночам приходить, как тать,
слушала, примечала, седой головой качала,
просила - а ну, еще разок почитай сначала,
неужто то я была,и это со мною было,
это надо же! Как же я позабыла?
Как же в дурной голове ничегошеньки не удержалось?
И ангел читал сначала, в себе подавляя жалость.
Под старость работала у людей - готовила, прибирала.
Не запомнила, как жила. Запомнила, как умирала.
А как взял ее ангел хранитель в свою обитель,
а как стал ей деянья ея по книжке читать,
а как стал ее наставлять Никола Святитель,
и сам Спаситель стал по ночам приходить, как тать,
слушала, примечала, седой головой качала,
просила - а ну, еще разок почитай сначала,
неужто то я была,и это со мною было,
это надо же! Как же я позабыла?
Как же в дурной голове ничегошеньки не удержалось?
И ангел читал сначала, в себе подавляя жалость.
***
Хорошо виновному среди правых,
что бескровному средь кровавых,
что слабодушному меж душегубцев,
что красной девице меж сластолюбцев.
А грехи у нас общие - горькое пьянство,
сладкая жизнь да трезвое чванство.
А правда у всех своя, вернее - осколок, огрызок,
в белой чалме, желтых одеждах, парчовых ризах.
Каждый хватает кусочек и в угол тащит,
грызет, рычит-ворчит и глаза таращит.
Хорошо виновному среди правых,
что бескровному средь кровавых,
что слабодушному меж душегубцев,
что красной девице меж сластолюбцев.
А грехи у нас общие - горькое пьянство,
сладкая жизнь да трезвое чванство.
А правда у всех своя, вернее - осколок, огрызок,
в белой чалме, желтых одеждах, парчовых ризах.
Каждый хватает кусочек и в угол тащит,
грызет, рычит-ворчит и глаза таращит.
***
Хорошо виновному среди правых,
что бескровному средь кровавых,
что слабодушному меж душегубцев,
что красной девице меж сластолюбцев.
А грехи у нас общие - горькое пьянство,
сладкая жизнь да трезвое чванство.
А правда у всех своя, вернее - осколок, огрызок,
в белой чалме, желтых одеждах, парчовых ризах.
Каждый хватает кусочек и в угол тащит,
грызет, рычит-ворчит и глаза таращит.
Хорошо виновному среди правых,
что бескровному средь кровавых,
что слабодушному меж душегубцев,
что красной девице меж сластолюбцев.
А грехи у нас общие - горькое пьянство,
сладкая жизнь да трезвое чванство.
А правда у всех своя, вернее - осколок, огрызок,
в белой чалме, желтых одеждах, парчовых ризах.
Каждый хватает кусочек и в угол тащит,
грызет, рычит-ворчит и глаза таращит.
***
Самолеты и ангелы а небесах,
корни и кости в земной глубине,
рыбы в реках, звери в лесах,
моральный закон в тебе и во мне,
миражи минувшего, тебе не понять
что лукавей - память твоя или ум,
тяжесть совести - тебе не поднять,
тишина внутри и наружный шум,
беспредельность Вселенной, лишенной тепла,
цель, исчезающая вдали,
поблескивающие, как осколки стекла,
обломки Заповедей в пыли.
***
Что делать воину, когда враг уже истреблен,
исповеднику, когда грех уже искуплен,
что делать пророку, когда уже все сбылось?
А вот - ничего, как на Руси повелось.
Когда стемнеет забраться на сена стог,
лежать на спине, как будто навеки лег,
следить светил полночных круговорот,
широко зевать, прикрывая ладонью рот.
Самолеты и ангелы а небесах,
корни и кости в земной глубине,
рыбы в реках, звери в лесах,
моральный закон в тебе и во мне,
миражи минувшего, тебе не понять
что лукавей - память твоя или ум,
тяжесть совести - тебе не поднять,
тишина внутри и наружный шум,
беспредельность Вселенной, лишенной тепла,
цель, исчезающая вдали,
поблескивающие, как осколки стекла,
обломки Заповедей в пыли.
***
Что делать воину, когда враг уже истреблен,
исповеднику, когда грех уже искуплен,
что делать пророку, когда уже все сбылось?
А вот - ничего, как на Руси повелось.
Когда стемнеет забраться на сена стог,
лежать на спине, как будто навеки лег,
следить светил полночных круговорот,
широко зевать, прикрывая ладонью рот.
***
Самолеты и ангелы а небесах,
корни и кости в земной глубине,
рыбы в реках, звери в лесах,
моральный закон в тебе и во мне,
миражи минувшего, тебе не понять
что лукавей - память твоя или ум,
тяжесть совести - тебе не поднять,
тишина внутри и наружный шум,
беспредельность Вселенной, лишенной тепла,
цель, исчезающая вдали,
поблескивающие, как осколки стекла,
обломки Заповедей в пыли.
***
Что делать воину, когда враг уже истреблен,
исповеднику, когда грех уже искуплен,
что делать пророку, когда уже все сбылось?
А вот - ничего, как на Руси повелось.
Когда стемнеет забраться на сена стог,
лежать на спине, как будто навеки лег,
следить светил полночных круговорот,
широко зевать, прикрывая ладонью рот.
Самолеты и ангелы а небесах,
корни и кости в земной глубине,
рыбы в реках, звери в лесах,
моральный закон в тебе и во мне,
миражи минувшего, тебе не понять
что лукавей - память твоя или ум,
тяжесть совести - тебе не поднять,
тишина внутри и наружный шум,
беспредельность Вселенной, лишенной тепла,
цель, исчезающая вдали,
поблескивающие, как осколки стекла,
обломки Заповедей в пыли.
***
Что делать воину, когда враг уже истреблен,
исповеднику, когда грех уже искуплен,
что делать пророку, когда уже все сбылось?
А вот - ничего, как на Руси повелось.
Когда стемнеет забраться на сена стог,
лежать на спине, как будто навеки лег,
следить светил полночных круговорот,
широко зевать, прикрывая ладонью рот.