verses

***

Живет на дне колодца, смотрит из глубины,
видит несколько звезд меняющихся в кругу.
изредка вглубь заглянет мертвенный лик луны.
Филин кричит: о-хо-хо. Он отвечает "у-гу".

Он не знает, кто он такой. Он заполняет нутро.
Он таится во мраке. Он нянчит глубинную тьму.
Потом с рассветом сверху плюхается ведро.
И вновь до полуночи нечего делать ему.

Героям слава-1

Уже писал, что, выстраивая историю, вернее ее учебник, государства более или менее постоянно тяготеют к героической и тиранической модели развития.
История движется не от философа к философу. не от ученого к ученому, не от писателя к писателю. а от правителя к правителю и от героя к герою. В свое время был анекдот о том, что Брежнева будут называть мелким политическим деятелем эпохи Солженицына.
Анекдот придумали интеллигенты, не знакомые с коллективным бессознательным и политической психологией. Эпоха так и останется эпохой Брежнева, тем более, что именно такой она и была.
и Леонид Ильич Брежнев был реальным героем, пусть и героем анекдотов, был старческим лицом-маской своего времени. Своего. А не какого-то там Александра Исаевича, вышвырнутого из страны на свалку истории. А что та история сама оказалась на свалке - другое дело.

выбранные сновидения о несчастной невозвратной любви.

*
По всей Одессе были расклеены объявления "Для работы на невольничьем рынке (Седьмой Километр) требуются сильные молодые люди, с хорошим состоянием зубов и спортивной подготовкой.
Оплата и время работы по соглашению.
Молодые люди охотно приходили в администрацию. Из спрашивали, по объявлению ли они и сзади лупили колотушкой по голове. Когда несчастный приходил в себя, он обнаруживал, что находится в подвале, скованный цепью.
Через какое-то время к нему спускался администратор.
Пришибленный новичок спрашивал - а до каких пор я буду работать?
-Пока тебя не купят, идиот! - отвечал администратор и удалялся.
*

Волна постмодернизма, прокатившаяся по Одессе произвела страшные материальные и духовные разрушения. Редакцию Первого и Единственного Глянцевого Журнала смыло до основания и унесло вместе с редакционным портфелем, мебелью и стенами, не говоря уже о крыше, которая поехала сразу. Осталась только бетонная площадка с намертво ввинченным в нее железным табуретом, предназначенным для меня. Я сел на табурет и зарыдал... От печальных мыслей меня отвлек детский смех. Это в оставшейся лужице постмодернизма весело плескались художники-нонконформисты и другие приличные люди, которых не пускали в Городской Полуподвальный Клуб.

*
Какое-то время Майор Валерьевич, который довольно давно стал Меер-Вольфом, в хасидском наряде кастрюлил на улицах Нового Иерусалима. Он пользовался старинной черной "Волгой", сохранившейся у него после приватизации имущества Углового Здания. Как-то, подвозя меня, он сказал:
Ты думаешь, почему я езжу по Небесному Граду в винтажной калоше? Это она только снаружи такая, а внутри все - новейшее, с использованием Энергий Высших Сил! А вот я, - добавил он, помолчав, - наоборот. Снаружи - другой человек. А внутри остался неизменным. В принципе я - эманация Вечной и Неизменной Идеи сыска. Ты ведь читал Платона и Филона Александрийского?
- Досточтимый Меер! - ответил я вопросом на вопрос, - вам ли не знать, что я читал, а что не читал?
И расплатившись с ним Небесными Шекелями вышел на углу улиц св. Бебеля и св. Бабеля.


*
Я знаю - когда-нибудь, о да!, когда-нибудь я получу пенсию и пристрою к нашей маленькой двухкомнатной квартирке свой кабинет - только мой, даже жена Люся и кошка Бася не смогут войти туда без моего разрешения, и ни один мой пациент не переступит его порога.
Там будут стены, до половины покрашенные голубой масляной краской,
одинокая лампочка без абажура на покрытой мелкими трещинками поверхности известкового потолка. На стенах будут висеть почетные грамоты, которые я получал от месткома и администрации и иконы восемнадцатого века московских писем, написанные Христопродавцем в Одессе во второй половине двадцатого века.
Посредине комнаты будет стоять железная больничная койка с видавшим виды матрасом и застиранной простыней, рядом с ней - больничная прикроватная тумбочка из поднадзорной палаты Третьего Отделения одесской психушки. Да! Чуть не забыл! Железная табуретка, прикрученная к полу болтами из кабинета Майора Валерьевича.
В шкафу будут висеть только больничная пижама и несколько смирительных рубашек, среди которых будет выделяться смирительная вышиванка, подаренная мне львовским коллегой.
На глухой стене будет очень хорошо нарисована обшарпанная дверь, а ручка будет настоящая, ввинченная в стену.
И я буду часами лежать, привязанный к этой койке (кто, кто привяжет меня?) и пристально смотреть на эту нарисованную дверь, пока она не откроется и в комнату, тишину шагами меря, войдет Одесская Интеллигенция с китайским веером и муфтой из трех хвостов чернобурки.... И я скажу ей...Что я скажу? В любом случае это будут мои последние слова....