Памяти о. Михаила Ш.
С духовниками мне везло приблизительно так:
все - уходили, кто - в ересь, а кто - в раскол,
кто в запой, кто в счастливый повторный брак,
кто в весеннее небо, где сиял Предвечный престол.
Кто расскажет мне, Миша, сегодня веселое что-нибудь,
о святом, с головой под мышкой восходящем к вершине горы,
о младенце, который по средам и пятницам не брал материнскую грудь,
и жмурил глаза, чтоб не видеть грудь до поры?
Кто, купаясь в крещенской проруби, поставит бутылку на лед
плюс - тарелку с соленьями и жирной нарезкой свиной?
Тело теряет в весе, а значит возможен полет,
а если полет невозможен - епископ тому виной.
С кем за богословской беседой мы выпьем по двести грамм
в просторном дворе под победный звон комаров,
стараясь не видеть вдали запертый храм,
где ты уже не священник - приноситель Святых Даров.
Как любил я вас всех, неправильных, ломаных - сам такой,
без излишней важности - раблезианцев, кутил!
Вас всех, которым Церковь не обещала покой,
вас всех, которых Спаситель призвал к себе и простил.
С духовниками мне везло приблизительно так:
все - уходили, кто - в ересь, а кто - в раскол,
кто в запой, кто в счастливый повторный брак,
кто в весеннее небо, где сиял Предвечный престол.
Кто расскажет мне, Миша, сегодня веселое что-нибудь,
о святом, с головой под мышкой восходящем к вершине горы,
о младенце, который по средам и пятницам не брал материнскую грудь,
и жмурил глаза, чтоб не видеть грудь до поры?
Кто, купаясь в крещенской проруби, поставит бутылку на лед
плюс - тарелку с соленьями и жирной нарезкой свиной?
Тело теряет в весе, а значит возможен полет,
а если полет невозможен - епископ тому виной.
С кем за богословской беседой мы выпьем по двести грамм
в просторном дворе под победный звон комаров,
стараясь не видеть вдали запертый храм,
где ты уже не священник - приноситель Святых Даров.
Как любил я вас всех, неправильных, ломаных - сам такой,
без излишней важности - раблезианцев, кутил!
Вас всех, которым Церковь не обещала покой,
вас всех, которых Спаситель призвал к себе и простил.