verses

***

Возвращайся сюда. Сиди за столом и жди,
верней, притворяйся, что ждешь, когда принесут еду.
Раз в столетье – истерика. Рубаху рвешь на груди,
кричишь: «Сколько можно жить в этом аду!».

Но в том и беда, что ад — такие места
где живут бесконечно долго. Холодный парадный зал.
Старинная мебель, люстра, ускользающая мечта.
Молчанье. Еще молчанье. Хоть бы кто слово сказал!

Возвращайся сюда. По утрам выходи на балкон.
К тебе потянутся ветви. Ты замечаешь вдруг:
вместо листьев – присоски. Фарфоровый небосклон
треснул и пожелтел. Дети становятся в круг

и, взявшись за руки, ведут хоровод в облаках,
усыпанных блестками. Тошно смотреть. Но вот
деток строят попарно и ведут показать черепах,
на которых держится мир, где кто-то еще живет.

Представьте, живет! По утрам переходит наискосок
площадь. Женщина из окна машет ему рукой.
Он садится в автобус. Пальцами давит висок.
Смотрит в окно и думает: «Зачем я ей нужен такой?».

verses

***

Возвращайся сюда. Сиди за столом и жди,
верней, притворяйся, что ждешь, когда принесут еду.
Раз в столетье – истерика. Рубаху рвешь на груди,
кричишь: «Сколько можно жить в этом аду!».

Но в том и беда, что ад — такие места
где живут бесконечно долго. Холодный парадный зал.
Старинная мебель, люстра, ускользающая мечта.
Молчанье. Еще молчанье. Хоть бы кто слово сказал!

Возвращайся сюда. По утрам выходи на балкон.
К тебе потянутся ветви. Ты замечаешь вдруг:
вместо листьев – присоски. Фарфоровый небосклон
треснул и пожелтел. Дети становятся в круг

и, взявшись за руки, ведут хоровод в облаках,
усыпанных блестками. Тошно смотреть. Но вот
деток строят попарно и ведут показать черепах,
на которых держится мир, где кто-то еще живет.

Представьте, живет! По утрам переходит наискосок
площадь. Женщина из окна машет ему рукой.
Он садится в автобус. Пальцами давит висок.
Смотрит в окно и думает: «Зачем я ей нужен такой?».