не вполне по календарю

на сайте "Середина мира" в разделе "Многоточие" размещен мой цикл "Страстная седмица" в основном написанный весной прошлого года. Спасибо Наталье Черных kamenah.

не вполне по календарю

на сайте "Середина мира" в разделе "Многоточие" размещен мой цикл "Страстная седмица" в основном написанный весной прошлого года. Спасибо Наталье Черных kamenah.

День освобождения Одессы

Как всегда в этот день, перепечатываю стихотворение своего отца, Григория Херсонского, написанное по горячим следам в военном госпитале Новосибирска.

10 АПРЕЛЯ
— Я должен встать.
 — Больной, вы слишком слабы.
— Вчера к Одессе наши подошли,
А я лежу. У рупора хотя бы
Приказ услышу. Дайте костыли…

Ответа ждет. Нахмурился тревожно…
Он одессит. Ему двадцатый год.
Врач улыбнулся — что же, это можно.
И отошел. Окончился обход.

Взглянул, ликуя, парень на палату,
Потребовал, чтоб друг его побрил.
Сменил халат — и в первый раз к халату
Свою медаль на ленте прикрепил.

А вечером он слушал, как звенели
Куранты, обходящие страну.
Казалось, что апрельские капели
Дробят неторопливо тишину.

От радости ли сердце замирает?
От слабости ль кружится голова?
…Должно быть, диктор воздух набирает,
Чтоб вымолвить заветные слова.

В этом, почти совершенно реалистическом, стихотворении есть некоторая "лакировка". Отец рассказал мне, что ни о какой смене халата речи не было - халат был старый, вытертый, в пятнах. Перепоясывался папа старым бинтом.

Отец живет в Н.Й., далеко от страны, за которую он воевал, да и нет той страны. Ни он, ни я никогда не были ни коммунистами, ни империалистами.

Но по-прежнему считаем этот день в 1944 г. освобождением города, а не сменой оккупационных режимов, простите, г-н Президент!

День освобождения Одессы

Как всегда в этот день, перепечатываю стихотворение своего отца, Григория Херсонского, написанное по горячим следам в военном госпитале Новосибирска.

10 АПРЕЛЯ
— Я должен встать.
 — Больной, вы слишком слабы.
— Вчера к Одессе наши подошли,
А я лежу. У рупора хотя бы
Приказ услышу. Дайте костыли…

Ответа ждет. Нахмурился тревожно…
Он одессит. Ему двадцатый год.
Врач улыбнулся — что же, это можно.
И отошел. Окончился обход.

Взглянул, ликуя, парень на палату,
Потребовал, чтоб друг его побрил.
Сменил халат — и в первый раз к халату
Свою медаль на ленте прикрепил.

А вечером он слушал, как звенели
Куранты, обходящие страну.
Казалось, что апрельские капели
Дробят неторопливо тишину.

От радости ли сердце замирает?
От слабости ль кружится голова?
…Должно быть, диктор воздух набирает,
Чтоб вымолвить заветные слова.

В этом, почти совершенно реалистическом, стихотворении есть некоторая "лакировка". Отец рассказал мне, что ни о какой смене халата речи не было - халат был старый, вытертый, в пятнах. Перепоясывался папа старым бинтом.

Отец живет в Н.Й., далеко от страны, за которую он воевал, да и нет той страны. Ни он, ни я никогда не были ни коммунистами, ни империалистами.

Но по-прежнему считаем этот день в 1944 г. освобождением города, а не сменой оккупационных режимов, простите, г-н Президент!

день освобождения Одессы

вот здесь , в местном сообществе "одессит" всех поздравили с Праздником. Откликаясь, обнаружил в комментах на юзерпиках: движущийся портрет Адольфа Гитлера, вращающуюся свастику, составленную из четырех трубок, традиционное западноукраинское приветствие "героям слава!", подмигивающего несоветского солдата. Что-то изменилось...

день освобождения Одессы

вот здесь , в местном сообществе "одессит" всех поздравили с Праздником. Откликаясь, обнаружил в комментах на юзерпиках: движущийся портрет Адольфа Гитлера, вращающуюся свастику, составленную из четырех трубок, традиционное западноукраинское приветствие "героям слава!", подмигивающего несоветского солдата. Что-то изменилось...

verses

***

Она говорит:

Дедушка нас застал не то, чтобы на горячем,
мы уже остывали, но остыть не успели.
Мама часто меня учила - Зин, накормила гостя,
сразу же прибери, вымой посуду, отряхни и сложи скатерку.
То же самое относится и к постели.

Мама учила, а я так и не научилась.

Я укрылась в ванной, а Дима, как есть, остался.
Думаю, дед мой мужик суровый,
рубил колчаковцев, но сегодня
на такие подвиги не способен.

И разговор у них получился мирный.
Я-то слушала, стоя у двери, даже халат не надела.

Ты из Одессы? - это дед Димону. - Да, из Одессы.
-Ну, тогда ты на ней не женишься. Тут каждый камень Ленина знает.

Это он обо мне цитатой. Ну, положим,
речь о свадьбе не шла. Я тогда, как говорится,
наматывала километры. И намотала порядком.

- А я вот вернулся с базы. Я ведь участник
гражданской войны. Вот меня приглашают, пишут открытку,
приходите с закрытой кошелкой. И вот что они туда положили:
три апельсина, синюю курицу, две пачки гречки.
А корзинка должна быть закрытой, чтобы не видели люди,
чтоб они меня не разорвали за эту гречку...

Ну, раз такое дело, я выхожу, спокойно сажусь, вынимаю
апельсин, чищу, разнимаю на дольки,
дед на меня и не смотрит. Димона
мы поделили на части.
Мне понятно - член, а деду достались уши.
Вобщем, дед говорит, говорит, как будто молчал неделю.

- Я хочу дожить до восьмидесятого года.
Что улыбаешься? Думаешь жду коммунизма?
Я не такой дурак. Пусть перед смертью
мне покажут московскую Олимпиаду, потом помирать не страшно.

Еще бы не страшно! Он никогда не ложился в обкомовскую больницу,
говорил, что там старые большевики умирают,
он вероятно думал, что большевики бессмертны.

С Димоном мы еще встречались где-то два года.

Дед вскоре умер. Так что Олимпиаду, должно быть,
он смотрел с небес. Но и с Олимпиадой
не сложилось. Тогда началась заваруха в Афгане.

Диму взяли. А он был толстоват и неловок,
ну, убили его в первую же неделю.

А у меня все хорошо. И муженек сыскался,
а потом и второй. Дочку выдала замуж.
Квартира, машина, поездки, но утром
такая тоска ухватит за горло, что тошно.

Так что давай, наливай, и поехали, Варька!

verses

***

Она говорит:

Дедушка нас застал не то, чтобы на горячем,
мы уже остывали, но остыть не успели.
Мама часто меня учила - Зин, накормила гостя,
сразу же прибери, вымой посуду, отряхни и сложи скатерку.
То же самое относится и к постели.

Мама учила, а я так и не научилась.

Я укрылась в ванной, а Дима, как есть, остался.
Думаю, дед мой мужик суровый,
рубил колчаковцев, но сегодня
на такие подвиги не способен.

И разговор у них получился мирный.
Я-то слушала, стоя у двери, даже халат не надела.

Ты из Одессы? - это дед Димону. - Да, из Одессы.
-Ну, тогда ты на ней не женишься. Тут каждый камень Ленина знает.

Это он обо мне цитатой. Ну, положим,
речь о свадьбе не шла. Я тогда, как говорится,
наматывала километры. И намотала порядком.

- А я вот вернулся с базы. Я ведь участник
гражданской войны. Вот меня приглашают, пишут открытку,
приходите с закрытой кошелкой. И вот что они туда положили:
три апельсина, синюю курицу, две пачки гречки.
А корзинка должна быть закрытой, чтобы не видели люди,
чтоб они меня не разорвали за эту гречку...

Ну, раз такое дело, я выхожу, спокойно сажусь, вынимаю
апельсин, чищу, разнимаю на дольки,
дед на меня и не смотрит. Димона
мы поделили на части.
Мне понятно - член, а деду достались уши.
Вобщем, дед говорит, говорит, как будто молчал неделю.

- Я хочу дожить до восьмидесятого года.
Что улыбаешься? Думаешь жду коммунизма?
Я не такой дурак. Пусть перед смертью
мне покажут московскую Олимпиаду, потом помирать не страшно.

Еще бы не страшно! Он никогда не ложился в обкомовскую больницу,
говорил, что там старые большевики умирают,
он вероятно думал, что большевики бессмертны.

С Димоном мы еще встречались где-то два года.

Дед вскоре умер. Так что Олимпиаду, должно быть,
он смотрел с небес. Но и с Олимпиадой
не сложилось. Тогда началась заваруха в Афгане.

Диму взяли. А он был толстоват и неловок,
ну, убили его в первую же неделю.

А у меня все хорошо. И муженек сыскался,
а потом и второй. Дочку выдала замуж.
Квартира, машина, поездки, но утром
такая тоска ухватит за горло, что тошно.

Так что давай, наливай, и поехали, Варька!