verses

***

Слышите смех? Это смеется тот,
кто смеется последним. Улыбнуться никто не рискнет,
а он стоит и трясется, рукой прикрывает рот
прищурив глаза, смеется, и сам не поймет

над кем или чем, но с каждой минутой смех
все громче и все безумнее, малые дети глядят
во все глаза на дурака, который смеется, за руку их
бабушки тащат прочь, но лица ребят

выражают ужас и любопытство, слившиеся в одно
чувство, как только в детстве бывает, так
дети глядят на мертвеца, или сидят в кино,
вцепившись в рукав отца, ждут развязки. Знак
безумия на смеющемся видит каждый дурак.

Среди мусорных баков, тусклых кирпичных стен,
голубей и кошек, приглядывающихся к ним,
старух, крошащих хлеб на асфальт, о росте цен
рассуждающих между собой, о том, как выжить одним

в эту страшную пору, кутающихся в платки,
оренбургские, серые, купленные Бог знает когда,
еще помнится, спутник пищал, наматывая витки
на земную орбиту, весною цвела резеда

на газонах центрального парка, было в ходу
все приталенное, плюс – букетик прижат к груди
маргаритки, анютины глазки. В этом аду
приходилось жить. И не выкрутиться, как ни крути.


(2007-2011)

verses

***

Слышите смех? Это смеется тот,
кто смеется последним. Улыбнуться никто не рискнет,
а он стоит и трясется, рукой прикрывает рот
прищурив глаза, смеется, и сам не поймет

над кем или чем, но с каждой минутой смех
все громче и все безумнее, малые дети глядят
во все глаза на дурака, который смеется, за руку их
бабушки тащат прочь, но лица ребят

выражают ужас и любопытство, слившиеся в одно
чувство, как только в детстве бывает, так
дети глядят на мертвеца, или сидят в кино,
вцепившись в рукав отца, ждут развязки. Знак
безумия на смеющемся видит каждый дурак.

Среди мусорных баков, тусклых кирпичных стен,
голубей и кошек, приглядывающихся к ним,
старух, крошащих хлеб на асфальт, о росте цен
рассуждающих между собой, о том, как выжить одним

в эту страшную пору, кутающихся в платки,
оренбургские, серые, купленные Бог знает когда,
еще помнится, спутник пищал, наматывая витки
на земную орбиту, весною цвела резеда

на газонах центрального парка, было в ходу
все приталенное, плюс – букетик прижат к груди
маргаритки, анютины глазки. В этом аду
приходилось жить. И не выкрутиться, как ни крути.


(2007-2011)

verses

***

Ни слова о городе. Ни вздоха о море, о пляже,
например, о лестнице между двух шаров на Ланжероне.
Что колоннада у Воронцова, что стеклянная крыша в Пассаже?
Что львы на воротах, обком и горком в законе?

Что портреты членов Политбюро? Безвозвратных и безотрадных
не воротишь лет. Возросшие в черном теле
молодые люди целовались в темных парадных.
Теперь они в лучшем мире. И дети их поседели.

Все изменилось. Выросли внуки и цены.
Стены остались, как декорации по завершении пьесы.
Ночью по улицам ходят рабочие сцены
расчищая пространство памяти, оставшейся от Одессы.

verses

***

Ни слова о городе. Ни вздоха о море, о пляже,
например, о лестнице между двух шаров на Ланжероне.
Что колоннада у Воронцова, что стеклянная крыша в Пассаже?
Что львы на воротах, обком и горком в законе?

Что портреты членов Политбюро? Безвозвратных и безотрадных
не воротишь лет. Возросшие в черном теле
молодые люди целовались в темных парадных.
Теперь они в лучшем мире. И дети их поседели.

Все изменилось. Выросли внуки и цены.
Стены остались, как декорации по завершении пьесы.
Ночью по улицам ходят рабочие сцены
расчищая пространство памяти, оставшейся от Одессы.