Из архива

***

Если не приближаться и не задерживаться, скажем так,
а проплыть по реке на колесном пароходике, напевая в такт,
ритму машины, плеску воды, крутя в зубах стебелек,
пытаясь на глаз определить, насколько далек
путь до усадьбы, прилепившейся на холме,
и кто там живет, как в тюрьме, и что у него на уме.
Что он наденет сегодня – полушубок или пальто
и как зовут его люди – Некто или Никто.

Кто ему самовар раздувает, как положено, сапогом,
кто ночью его раздевает, думая о другом

в обоих смыслах. К примеру, о другом, как об ином
мужчине, иль о другом, как предмете любом,
не относящемся к ночи, постели, в скованном сном
доме, принадлежащем тени над свечкой
с золотым освещенным лбом.

Если не приближаться, тебе все равно, кто такой
на белом листе бумаги размещает строку под строкой.

Ты не знаешь, кто в лесу нашел большой ядовитый гриб,
изжарил для всей семьи, со всей семьею погиб.

Пять гробовых крышек прислонены к стене
церкви – мал-мала-меньше, но все это не
имеет значения, если близко не подходить,
а глядеть с пароходика, как тянется серая нить
унылой дороги, на домики большака,
просто стоять, ощущая, как подергивается щека.

Тут ловят больших рыбин. Опознают в них тех,
кто утоп в прошлом году. Чтоб не случился грех
отпевают беднягу: осетр, щука иль сом,
в котором душа покойного плыла, забыв обо всем,

что было, что будет, и, главное, то, на чем,
успокоится сердце, о белой березке с черным грачом,
нахохлившимся, спрятавшим клюв под крылом,
о мире за небосводом, как за мутным стеклом.

2007

Из архива

***

Если не приближаться и не задерживаться, скажем так,
а проплыть по реке на колесном пароходике, напевая в такт,
ритму машины, плеску воды, крутя в зубах стебелек,
пытаясь на глаз определить, насколько далек
путь до усадьбы, прилепившейся на холме,
и кто там живет, как в тюрьме, и что у него на уме.
Что он наденет сегодня – полушубок или пальто
и как зовут его люди – Некто или Никто.

Кто ему самовар раздувает, как положено, сапогом,
кто ночью его раздевает, думая о другом

в обоих смыслах. К примеру, о другом, как об ином
мужчине, иль о другом, как предмете любом,
не относящемся к ночи, постели, в скованном сном
доме, принадлежащем тени над свечкой
с золотым освещенным лбом.

Если не приближаться, тебе все равно, кто такой
на белом листе бумаги размещает строку под строкой.

Ты не знаешь, кто в лесу нашел большой ядовитый гриб,
изжарил для всей семьи, со всей семьею погиб.

Пять гробовых крышек прислонены к стене
церкви – мал-мала-меньше, но все это не
имеет значения, если близко не подходить,
а глядеть с пароходика, как тянется серая нить
унылой дороги, на домики большака,
просто стоять, ощущая, как подергивается щека.

Тут ловят больших рыбин. Опознают в них тех,
кто утоп в прошлом году. Чтоб не случился грех
отпевают беднягу: осетр, щука иль сом,
в котором душа покойного плыла, забыв обо всем,

что было, что будет, и, главное, то, на чем,
успокоится сердце, о белой березке с черным грачом,
нахохлившимся, спрятавшим клюв под крылом,
о мире за небосводом, как за мутным стеклом.

2007

О Иуде проклятом

***

А родился Иуда в Вифлееме, в хлеву
рядом с тем, где Христос родился тогда.
Сатана украсил рогами младенческую главу,
а над Христом-младенцем горела-сияла звезда.

И росли Христос и Иуда не по дням, а по часам,
воробьев лепили из глины, оживляли дыханием их.
Как же так случилось, что вознесся Христос к небесам,
а Иуда проклятый - в аду, среди пьяниц и горемык?

Вместе они играли голышом, не зная стыда,
вдвоем по воде гуляли, как по земле.
Но над Христом по небу ходила-светила звезда,
а рога сатанинские у Иуды торчали на детском челе.

И вырос Иуда грешником, каких на земле не сыскать:
поехал с отцом рыбачить, и в море его утопил,
а вернувшись стал с матерью спать, и обрюхатил мать,
резал горло собакам и собачью кровушку пил.

Но Господь наш любил Иуду, потому что забыть нельзя
детские игры-забавы, и дела Господу нет,
что под ногами Иуды - гибельная стезя,
что в глазах Иуды - адский, багровый свет.

Что на челе Иуды - дьявольские рога,
что в душе у Иуды мрак, какого не сыщещь нигде.
Смотрит Господь на Иуду, но не видит врага,
а видит ребенка с которым вместе ходил по воде.

И когда воскресший Спаситель спустился в ад
и вывел оттуда праотцев, пророков и мудрецов,
Христос звал Иуду с собою, в светлый небесный Град,
а вместе с Иудой всех прочих изменников и подлецов.

Но, возгордившись, Иуда остался в подземном огне,
сидит на коленях у самого Сатаны - они остались вдвоем.
А всех остальных Господь упокоит в небесной стране.
А мы, слепые калеки,об этом зрячим поем.

О Иуде проклятом

***

А родился Иуда в Вифлееме, в хлеву
рядом с тем, где Христос родился тогда.
Сатана украсил рогами младенческую главу,
а над Христом-младенцем горела-сияла звезда.

И росли Христос и Иуда не по дням, а по часам,
воробьев лепили из глины, оживляли дыханием их.
Как же так случилось, что вознесся Христос к небесам,
а Иуда проклятый - в аду, среди пьяниц и горемык?

Вместе они играли голышом, не зная стыда,
вдвоем по воде гуляли, как по земле.
Но над Христом по небу ходила-светила звезда,
а рога сатанинские у Иуды торчали на детском челе.

И вырос Иуда грешником, каких на земле не сыскать:
поехал с отцом рыбачить, и в море его утопил,
а вернувшись стал с матерью спать, и обрюхатил мать,
резал горло собакам и собачью кровушку пил.

Но Господь наш любил Иуду, потому что забыть нельзя
детские игры-забавы, и дела Господу нет,
что под ногами Иуды - гибельная стезя,
что в глазах Иуды - адский, багровый свет.

Что на челе Иуды - дьявольские рога,
что в душе у Иуды мрак, какого не сыщещь нигде.
Смотрит Господь на Иуду, но не видит врага,
а видит ребенка с которым вместе ходил по воде.

И когда воскресший Спаситель спустился в ад
и вывел оттуда праотцев, пророков и мудрецов,
Христос звал Иуду с собою, в светлый небесный Град,
а вместе с Иудой всех прочих изменников и подлецов.

Но, возгордившись, Иуда остался в подземном огне,
сидит на коленях у самого Сатаны - они остались вдвоем.
А всех остальных Господь упокоит в небесной стране.
А мы, слепые калеки,об этом зрячим поем.