verses

***

Когда все уже отцвело, когда становится зябко
по утрам и ближе к закату, когда все еще летний
день истаивает, и время лежит, как тряпка
у порога зимы предпоследней, а может быть, и последней,

а осень не в счет, как будто нет и в помине
золотой листвы на холодной гранитной брусчатке,
только старые воробьи, которых ни на мякине,
ни на хлебе не проведешь, скачут по детской площадке,

потому что все дети выросли, ни во что ни с кем не играют,
и нет работы ни для воспитательниц детского сада,
ни для училок начальных классов. И бабушки не умирают,
а смотрят, что кариатиды с разваливающегося фасада.

verses

***

Когда все уже отцвело, когда становится зябко
по утрам и ближе к закату, когда все еще летний
день истаивает, и время лежит, как тряпка
у порога зимы предпоследней, а может быть, и последней,

а осень не в счет, как будто нет и в помине
золотой листвы на холодной гранитной брусчатке,
только старые воробьи, которых ни на мякине,
ни на хлебе не проведешь, скачут по детской площадке,

потому что все дети выросли, ни во что ни с кем не играют,
и нет работы ни для воспитательниц детского сада,
ни для училок начальных классов. И бабушки не умирают,
а смотрят, что кариатиды с разваливающегося фасада.

Из Пиндемонти

Когда мы говорим: Свобода воли!
Священно все, что левая нога
захочет, совесть морщится от боли,
судьба - идейка, жизнь - недорога.

Когда мы говорим: Свобода слова!
Священно все, что изрекут уста!,
мы мыслим о свободе слова злого,
а чаще просто - голова пуста.

Когда мы говорим о рабстве духа,
о полном подчинении греху,
прохожий затыкает оба уха,
чтобы не слышать эту чепуху.

Из Пиндемонти

Когда мы говорим: Свобода воли!
Священно все, что левая нога
захочет, совесть морщится от боли,
судьба - идейка, жизнь - недорога.

Когда мы говорим: Свобода слова!
Священно все, что изрекут уста!,
мы мыслим о свободе слова злого,
а чаще просто - голова пуста.

Когда мы говорим о рабстве духа,
о полном подчинении греху,
прохожий затыкает оба уха,
чтобы не слышать эту чепуху.