Невысоко я ставлю силу эту:
И зяблики поют…
Эти строки Арсения Тарковского о поэзии, разумеется, тезис, который стихотворение в целом — опровергает. Но парадоксальное утверждение, высказанное “во первых строках”, явно заслуживает внимания. Это очень фрейдистские строки: поэзия есть призыв к любви, подобно пению зяблика (обычно в “птичьей метафоре” используется соловей). У пения птицы одна цель — привлечение самки и продление рода.
Любовная лирика часто — страстный призыв к любви, плотской, запретной, противоречащей общественным устоям. Первое, что приходит в голову, это катулловские строки:
Будем жить и любить, моя подруга,
Воркотню стариков ожесточенных
будем в ломаный грош с тобою ставить…
Не является ли “воркотня стариков ожесточенных” воплощением общественного запрета на свободную любовь? И не приходилось ли платить влюбленным гораздо более высокую цену, чем ломаный грош?
Да, призыв к любви — лишь одна из тем любовной лирики. Крушение любви для поэта — вечная тема, которой зяблик, вероятно, совсем не озабочен…
Но вот что важно: функция выражения любовных чувств и соблазнения НЕ ТРЕБУЕТ высокого качества стихосложения. Здесь пушкинское “я помню чудное мгновенье” и романс Смердякова “Непобедимой силой я привержен милой, Господи, помилуй ее и меня” равны. Романс Смердякова даже лучше, у него несомненно более широкая аудитория (текст, кстати, реальный, Достоевский его не выдумал. Романс этот “приписывали важному духовному лицу” (П. Вяземский). И крушение любви также может быть успешно выражено в песне о неверной солдатской невесте (а имя таким песням легион, хватит на весь рядовой личный состав).
Цветаевского накала тут не требуется.
Сегодня парапоэзия и попса в целом нанесли тяжелый удар профессиональной поэзии на всех фронтах, но на фронте любовной лирики удар куда ощутимей, чем, скажем, в области лирики философской. Я бы сказал, что профессиональная поэзия в какой-то степени вытеснена из пространства интимной лирики, в эту область так же боятся заходить, как в ресторан с плохой репутацией. Это в высшей степени захламленное пространство.
Клишированность любовной лирики тоже очень высока. Количество шаблонов и штампов куда меньше, чем поз в Камасутре, а употребляются они чаще, чем какие-либо иные литературные штампы. Избежать их совершенно невозможно. И предельно циничные, переполненные обсценной лексикой, верлибры в какой-то степени выражают протест против клишированности, стандартности стихов о “чистой любви”. Мне кажется, что это вовсе не новый феномен (вспомним знаменитую “пиитическую игрушку”, тоненькую книжечку, где можно было из стандартного набора строк составить несчетное количество любовных — именно любовных! — стихов).
И последнее: время зрелости любовной приходится на все более ранний возраст, а время поэтической зрелости — на все более поздний. Это, на мой взгляд, вполне реальная тенденция, и никакая премия “Дебют” ее не изменит.
И зяблики поют…
Эти строки Арсения Тарковского о поэзии, разумеется, тезис, который стихотворение в целом — опровергает. Но парадоксальное утверждение, высказанное “во первых строках”, явно заслуживает внимания. Это очень фрейдистские строки: поэзия есть призыв к любви, подобно пению зяблика (обычно в “птичьей метафоре” используется соловей). У пения птицы одна цель — привлечение самки и продление рода.
Любовная лирика часто — страстный призыв к любви, плотской, запретной, противоречащей общественным устоям. Первое, что приходит в голову, это катулловские строки:
Будем жить и любить, моя подруга,
Воркотню стариков ожесточенных
будем в ломаный грош с тобою ставить…
Не является ли “воркотня стариков ожесточенных” воплощением общественного запрета на свободную любовь? И не приходилось ли платить влюбленным гораздо более высокую цену, чем ломаный грош?
Да, призыв к любви — лишь одна из тем любовной лирики. Крушение любви для поэта — вечная тема, которой зяблик, вероятно, совсем не озабочен…
Но вот что важно: функция выражения любовных чувств и соблазнения НЕ ТРЕБУЕТ высокого качества стихосложения. Здесь пушкинское “я помню чудное мгновенье” и романс Смердякова “Непобедимой силой я привержен милой, Господи, помилуй ее и меня” равны. Романс Смердякова даже лучше, у него несомненно более широкая аудитория (текст, кстати, реальный, Достоевский его не выдумал. Романс этот “приписывали важному духовному лицу” (П. Вяземский). И крушение любви также может быть успешно выражено в песне о неверной солдатской невесте (а имя таким песням легион, хватит на весь рядовой личный состав).
Цветаевского накала тут не требуется.
Сегодня парапоэзия и попса в целом нанесли тяжелый удар профессиональной поэзии на всех фронтах, но на фронте любовной лирики удар куда ощутимей, чем, скажем, в области лирики философской. Я бы сказал, что профессиональная поэзия в какой-то степени вытеснена из пространства интимной лирики, в эту область так же боятся заходить, как в ресторан с плохой репутацией. Это в высшей степени захламленное пространство.
Клишированность любовной лирики тоже очень высока. Количество шаблонов и штампов куда меньше, чем поз в Камасутре, а употребляются они чаще, чем какие-либо иные литературные штампы. Избежать их совершенно невозможно. И предельно циничные, переполненные обсценной лексикой, верлибры в какой-то степени выражают протест против клишированности, стандартности стихов о “чистой любви”. Мне кажется, что это вовсе не новый феномен (вспомним знаменитую “пиитическую игрушку”, тоненькую книжечку, где можно было из стандартного набора строк составить несчетное количество любовных — именно любовных! — стихов).
И последнее: время зрелости любовной приходится на все более ранний возраст, а время поэтической зрелости — на все более поздний. Это, на мой взгляд, вполне реальная тенденция, и никакая премия “Дебют” ее не изменит.