![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Oct. 30th, 2012
Все тяжелей и муторнее сны.
Все меньше зелени, все больше желтизны.
закон природы, подступает смена
времен - не только года - вообще.
Пытаемся развеяться - вотще.
Звучит сирена.
От моря поднимается туман.
Какой простор взыскательным умам!
Сиди и вычисляй = почем фунт лиха.
Под вечер - коньяком себя взбодрим.
С лица с лицом смывает время грим.
оно - безлико.
Все меньше зелени, все больше желтизны.
закон природы, подступает смена
времен - не только года - вообще.
Пытаемся развеяться - вотще.
Звучит сирена.
От моря поднимается туман.
Какой простор взыскательным умам!
Сиди и вычисляй = почем фунт лиха.
Под вечер - коньяком себя взбодрим.
С лица с лицом смывает время грим.
оно - безлико.
Из Звиада Ратиани
Oct. 30th, 2012 03:22 pm* * *
Что весна, что лето – всё едино.
Но у весны всё же больше прав называться моей союзницей.
Уже далеко не тайной, но союзницей.
Когда она приходит, я бездействую. С ее приходом,
не бросаюсь будить тени девочек и стихов, как бывало.
Я бездействую. Она хлопочет. Мне смешно
И, если уж, ничего не требуют от меня, кроме радости,
всё лучше и успешнее радуюсь, когда приходит весна –
как поэтесса-подружка,
с которой я всё ещё с удовольствием прогуливаюсь,
но новых стихов ее не читал уже несколько лет.
* * *
Снижаю скорость. И без того узкая трасса на перевале
перекрыта наполовину. Видно, дело неладно.
Магнитофон вырубаю мгновенно. Скопление людей,
полицейские, белые халаты... Приблизившись,
уже различаю: у микроавтобуса половину снесло,
а от легковой лишь плоская сверкающая плитка осталась,
прилипшая к придорожной скале. Отводя взгляд, проезжаю мимо
и со дна поднимаются мысли одна другой хуже,
одна другой страшнее,
образовывая тёмную тучу, нависшую над мозгом,
и когда она наконец развеивается, лишь тогда замечаю:
машину веду все еще тщательно, осторожно,
но магнитофон, оказывается, уже включил.
* * *
Тадеушу Дабровскому
Мы с моим другом до сих пор пишем стихи.
Смеяться здесь нечему. Мы и сами не рады,
что так глупо искалечили наши единственные
(или пусть даже не единственные) жизни. Иногда
я пытаюсь оправдываться, обычно вот так:
«Пока человек не знает, когда он умрёт,
будет существовать и поэзия» – говорю я другу,
он начинает думать. Я уезжаю в командировку,
бессонная ночь в гостинице. Как всегда,
не захватил с собой книжку. С телевизором мы не в ладах,
но, за неимением лучшего, нервно перепрыгиваю
с канала на канал. Вот и они, мужчина и женщина
со сверкающими масляными физиономиями, в сверкающих
кожаных сапогах, блестящими губами
и сосками, и предположительными гениталиями
повторяют друг друга. «Секс,
декоративный секс! И почему от поэзии требовать
большего?» – спрашиваю друга, вернувшись.
«Пока человек не знает, как он умрёт,
будет совершенствоваться и поэзия» – оправдывается друг.
Смеяться тут нечему.
Что весна, что лето – всё едино.
Но у весны всё же больше прав называться моей союзницей.
Уже далеко не тайной, но союзницей.
Когда она приходит, я бездействую. С ее приходом,
не бросаюсь будить тени девочек и стихов, как бывало.
Я бездействую. Она хлопочет. Мне смешно
И, если уж, ничего не требуют от меня, кроме радости,
всё лучше и успешнее радуюсь, когда приходит весна –
как поэтесса-подружка,
с которой я всё ещё с удовольствием прогуливаюсь,
но новых стихов ее не читал уже несколько лет.
* * *
Снижаю скорость. И без того узкая трасса на перевале
перекрыта наполовину. Видно, дело неладно.
Магнитофон вырубаю мгновенно. Скопление людей,
полицейские, белые халаты... Приблизившись,
уже различаю: у микроавтобуса половину снесло,
а от легковой лишь плоская сверкающая плитка осталась,
прилипшая к придорожной скале. Отводя взгляд, проезжаю мимо
и со дна поднимаются мысли одна другой хуже,
одна другой страшнее,
образовывая тёмную тучу, нависшую над мозгом,
и когда она наконец развеивается, лишь тогда замечаю:
машину веду все еще тщательно, осторожно,
но магнитофон, оказывается, уже включил.
* * *
Тадеушу Дабровскому
Мы с моим другом до сих пор пишем стихи.
Смеяться здесь нечему. Мы и сами не рады,
что так глупо искалечили наши единственные
(или пусть даже не единственные) жизни. Иногда
я пытаюсь оправдываться, обычно вот так:
«Пока человек не знает, когда он умрёт,
будет существовать и поэзия» – говорю я другу,
он начинает думать. Я уезжаю в командировку,
бессонная ночь в гостинице. Как всегда,
не захватил с собой книжку. С телевизором мы не в ладах,
но, за неимением лучшего, нервно перепрыгиваю
с канала на канал. Вот и они, мужчина и женщина
со сверкающими масляными физиономиями, в сверкающих
кожаных сапогах, блестящими губами
и сосками, и предположительными гениталиями
повторяют друг друга. «Секс,
декоративный секс! И почему от поэзии требовать
большего?» – спрашиваю друга, вернувшись.
«Пока человек не знает, как он умрёт,
будет совершенствоваться и поэзия» – оправдывается друг.
Смеяться тут нечему.
