***
Его не брали ни огонь, ни вода.
Он благословлял мучителей. И тогда
ему отрубили голову. Он поднял ее с земли
за волосы. По камням волочилась его борода.
Обезглавленный шел на гору, синеющую вдали
тропой, которою прежде лишь дикие козы шли,
плюс – ангелы Божии. Прерывался кровавый след
и, наконец, исчез. А на площади жгли
факелы и плясали, не чуя грядущих бед,
садились парами на парапет,
курили траву, слушали джаз и мололи вздор,
целовались, не видя, что вот уже тысячу лет
на горе, над прахом святого стоит собор,
левей – монастырь, а на склоне – кладбище. Спор
между мучениками и палачами, казалось бы, поутих,
но не убедишь ни в чем, ни тех, ни других.
Его не брали ни огонь, ни вода.
Он благословлял мучителей. И тогда
ему отрубили голову. Он поднял ее с земли
за волосы. По камням волочилась его борода.
Обезглавленный шел на гору, синеющую вдали
тропой, которою прежде лишь дикие козы шли,
плюс – ангелы Божии. Прерывался кровавый след
и, наконец, исчез. А на площади жгли
факелы и плясали, не чуя грядущих бед,
садились парами на парапет,
курили траву, слушали джаз и мололи вздор,
целовались, не видя, что вот уже тысячу лет
на горе, над прахом святого стоит собор,
левей – монастырь, а на склоне – кладбище. Спор
между мучениками и палачами, казалось бы, поутих,
но не убедишь ни в чем, ни тех, ни других.