Из коллекции старых писем
Мой друг! Я принимаю твой упрек.
Ты пишешь часто. А меня Создатель
на долгое молчание обрек -
как будто к языку прижали шпатель,
и вижу я злосчастную судьбу,
как эскулапа с зеркальцем на лбу.
Война вот-вот начнется. Патриот
мечтает смять германца, австрияка,
а заодно и тех, кто к ним примкнет.
Наш брат, русак - драчун и забияка,
Себе сломать хребет - вся недолга.
Для этого не надобно врага.
Ко мне заходит Павел. Он теперь
социалист и радикал. Уверен,
что счастье невозможно без потерь,
а прежде был вполне благонамерен.
Глаза черны, горят, а сам - как мел.
Он говорит. Я - будто онемел.
Служанка Варя ставит самовар.
Чай с травами и блюдечко с вареньем.
Для блудного греха я слишком стар.
Гляжу на Варю, согрешаю зреньем.
Она краснеет, опускает взор,
уходит, не вступая в разговор.
Из Мюнхена - беги. Вернут сюда,
когда начнется. Уезжай подале,
ну хоть за океан, не то - беда:
призыв, окопы, раны и медали,
блеснет святой Георгий на груди,
мужицкий бунт и гибель - впереди.
Три комнаты в усадьбе из шести
закрыты. Не бываю там годами.
В мой сад селяне ходят коз пасти,
Мои поля потравлены стадами.
Дом не сожгли - спасибо и на том.
Вишь, время не пришло. Сожгут потом.
Я перестал молиться. Не боюсь,
что Бог мои молитвы не услышит,
но крепко Он прогневался на Русь
сидит за облаками, гневом дышит,
готовит нам особый крестный путь,
себя Ему не жаль и нас - ничуть.
Вот почему я не писал тебе
почти полгода. Скорбный дух, унынье,
круженье мрачных мыслей, и в борьбе
с желаньем умереть живу доныне.
А ты - беги из Мюнхена. Живи
в терпении, смиреньи и любви.
Мой друг! Я принимаю твой упрек.
Ты пишешь часто. А меня Создатель
на долгое молчание обрек -
как будто к языку прижали шпатель,
и вижу я злосчастную судьбу,
как эскулапа с зеркальцем на лбу.
Война вот-вот начнется. Патриот
мечтает смять германца, австрияка,
а заодно и тех, кто к ним примкнет.
Наш брат, русак - драчун и забияка,
Себе сломать хребет - вся недолга.
Для этого не надобно врага.
Ко мне заходит Павел. Он теперь
социалист и радикал. Уверен,
что счастье невозможно без потерь,
а прежде был вполне благонамерен.
Глаза черны, горят, а сам - как мел.
Он говорит. Я - будто онемел.
Служанка Варя ставит самовар.
Чай с травами и блюдечко с вареньем.
Для блудного греха я слишком стар.
Гляжу на Варю, согрешаю зреньем.
Она краснеет, опускает взор,
уходит, не вступая в разговор.
Из Мюнхена - беги. Вернут сюда,
когда начнется. Уезжай подале,
ну хоть за океан, не то - беда:
призыв, окопы, раны и медали,
блеснет святой Георгий на груди,
мужицкий бунт и гибель - впереди.
Три комнаты в усадьбе из шести
закрыты. Не бываю там годами.
В мой сад селяне ходят коз пасти,
Мои поля потравлены стадами.
Дом не сожгли - спасибо и на том.
Вишь, время не пришло. Сожгут потом.
Я перестал молиться. Не боюсь,
что Бог мои молитвы не услышит,
но крепко Он прогневался на Русь
сидит за облаками, гневом дышит,
готовит нам особый крестный путь,
себя Ему не жаль и нас - ничуть.
Вот почему я не писал тебе
почти полгода. Скорбный дух, унынье,
круженье мрачных мыслей, и в борьбе
с желаньем умереть живу доныне.
А ты - беги из Мюнхена. Живи
в терпении, смиреньи и любви.