verses

***
Кушай, мальчик, кашу-парашу
с хвостом мышиным
и маслом машинным
из общего котла
под которым жизнь сгорела дотла.

Обнимай, мальчик, Машу-Наташу,
ночью беззвездной
на койке железной
в общаге заводской,
с головою укрывшись теплой тоской.

Помолись, мальчик, Деве и святой Параскеве
перед иконкой
на картонке тонкой,
покуда на плите
закипает чайник - один в темноте.

И - на выход с вещами да кислыми щами,
в пустой переулок
для нищих прогулок,
в непролазную рань,
в телесную немощь, в духовную брань.

актуальное

Прекрасный поэт из Одессы (ныне живущий в Сиднее) Юрий Михайлик рассказывал. В первый год независимости Украины, когда государственные льготы для литераторов ещё не истощились, была организована некая поездка писателей на речном теплоходе вниз по Днепру. Понятно, пили-ели. Но и стихи читали, как же без этого.

Юрия представлял Иван Драч. «Вот Михайлик, – сказал он, – хороший русский поэт, живущий в Одессе». Потом, помолчав, добавил: «Ну что поделаешь! Живут у нас в Украине хорошие русские поэты...».

* * *

На момент объявления независимости в Украине мирно сосуществовали две советских литературы – украинская и русская. В полном соответствии с тезисом тов. Сталина о том, что искусство должно быть национальным по форме и социалистическим по содержанию. Обе литературы достаточно мирно уживались в унылом Союзе писателей. Разумеется, в этой организации состояли не только версификаторы с партбилетом. Если говорить об Одессе, то здесь ситуация была в полном равновесии. Тут работал прекрасный украинский поэт Борис Нечерда и русский поэт Юрий Михайлик.

Слово «русскоязычный» в то время уже существовало, но считалось неполиткорректным, его употребляли преимущественно «национально мыслящие» россияне, не желающие произносить прилагательное «русский» в отношении тех, кто дерзал писать на русском языке, не имея русской крови в жилах....

Таких было более чем достаточно.

* * *

Главная линия раздела в то время проходила не между литературой на русском и украинском языке, а между официозом и подлинностью. Отмечу, что подлинность не была гарантией высокого качества литературы, но все же искренность, прорвавшаяся сквозь плесень официоза в годы перестройки, не могла не впечатлить.

Это был шанс. Шанс, который не был реализован, как и многие иные шансы.