verses

Еще о рецепте фаршированной рыбы

Приготовить гефилте фиш нелегко - знаете сами.
Ее готовят веками, а не часами.
Ее фаршируют невзгодами, смертью, слезами,
бедностью и богатством в соотношении постоянном,
приправляют чертой оседлости, присыпают серым
пеплом Освенцима. Кстати, размером
этой рыбы могли б позавидовать кит с Левиафаном.

Но шкурка ее тонка и ее повредить - не дай Боже!
Дщери Израиля! Отец на нас взирает не строже,
чем мать на ребенка. И наше смертное ложе
раскачивается подобно младенческой колыбели.
Наша судьба возносит нас на крест или дыбу,
но у нас оправдание - мы готовили рыбу.
И не только фаршировали, но, к сожалению, ели.

Приготовить гефилте фиш нелегко - знаете сами.
Ее фаршируют землей изгнания, серыми небесами,
а тут еще суд и ангел со своими весами,
и чаши качаются, как ведра на коромысле.
Эта рыба плывет в бесконечном мировом океане.
И если рыба - символ Христа (так говорят христиане)
то именно в этом смысле. Именно в этом смысле.

verses

***
Чему нет разумной альтернативы, есть безумная альтернатива.
Глаз объектива глядит с трехпалой лапы штатива.
На мировую, но Бог за нас, и кто же на ны?
На матрицу цифровую ложатся картинки войны.

И ходят-бродят пророки, хохочут, погибель пророчат.
и пишут писаки строки, все пишут, все строчат и строчат.
И солнце в зените, а разум людской во тьме.
Подите поймите, что у безумного на уме.

Раньше были газеты, их клали в почтовый ящик.
Были найденыши-дети, но больше было пропащих.
Было много восставших народов, но больше падших девиц.
Было мало личных доходов, и все же больше, чем лиц.

Начнут, когда захотят. Войска стоят на границах.
Железные люди летят на железных птицах.
Хочешь - ступай к гадалке, не хочешь, так не ходи.
В колесо истории палки не вставишь. Жизнь - впереди.

***
Молятся о дожде. Пенье и фимиам
возносятся в небеса в дополненье к словам.
Загустевая, молитвы превращаются в облака,
облака приходят в движение, но дождь не идет пока.

Но если ни облачка в небе не видите вы нигде,
значит в этом месте никто не молится о дожде,
никто не жалеет посевов и пересыхающих рек,
и - страшно сказать - не боится Бога чудак-человек.

За версту не встретишь священника-старичка,
ни звонаря, ни чтеца, ни трясущегося дьячка.
Пустое небо бесплодное, как пустые слова,
выцветая, становится серой вечная синева.