Сергею Гандлевскому
***
Поколенье угрюмых людей
завсегдатаев очередей
в коммунальную баню и в кассу
в гастроном, где советская голь
ждет, когда продадут алкоголь
по закону, к условному часу.
Там на стенке стандартный портрет,
там удушливый дым сигарет,
там шагает вперед пятилетка.
Там на каждое слово запрет.
Там вся жизнь, как военный секрет,
как железная клетка.
Божье Имя летит из нее,
в безразмерное небытие,
неразменное сердце с крылами.
Институт погребальных наук.
Так ребенок прабабкин сундук
отворяет и роется в хламе.
Отворяет и роется там,
где нет места прекрасным мечтам,
где тряпье и ненужные вещи.
Мы в прошедшем скрываем лицо,
ибо время свернулось в кольцо,
и на горле смыкаются клещи.
Нам, родившимся в темные дни,
все равно - мы одни, без родни,
а в семейном кругу напряженье
нарастает - сидим, молчуны,
заливаем вино в кочаны,
чтоб отпраздновать наше рожденье.
***
Поколенье угрюмых людей
завсегдатаев очередей
в коммунальную баню и в кассу
в гастроном, где советская голь
ждет, когда продадут алкоголь
по закону, к условному часу.
Там на стенке стандартный портрет,
там удушливый дым сигарет,
там шагает вперед пятилетка.
Там на каждое слово запрет.
Там вся жизнь, как военный секрет,
как железная клетка.
Божье Имя летит из нее,
в безразмерное небытие,
неразменное сердце с крылами.
Институт погребальных наук.
Так ребенок прабабкин сундук
отворяет и роется в хламе.
Отворяет и роется там,
где нет места прекрасным мечтам,
где тряпье и ненужные вещи.
Мы в прошедшем скрываем лицо,
ибо время свернулось в кольцо,
и на горле смыкаются клещи.
Нам, родившимся в темные дни,
все равно - мы одни, без родни,
а в семейном кругу напряженье
нарастает - сидим, молчуны,
заливаем вино в кочаны,
чтоб отпраздновать наше рожденье.