verses

***
товарищ сталин мне завещал форму как при царе
разве что без двуглавого на латунной пряжке ремня
я был толстый мальчик и детвора во дворе
меня дразнила и сталин в гробу не защищал меня
зато фуражка с кокардой и лаковым козырьком
и осенний букет в обнимку в день первого сентября
и катились годы под гору как на физо кувырком
и солнце светило сквозь листья цвета светлого янтаря
и была директриса Ольга и завуч тупой как пень
географичка указкой тыкала в материк
и лев николаич мне предлагал цитату на каждый день
из древних и слишком мудрых почти запрещенных книг
и пушкин оставил след раздавленной вишни в траве
и есенин мне говорил о прямой дороге в кабак
и такая словесная каша варилась в моей голове
что все разложить по полкам и сейчас не могу никак
снесена школа давно и не с кем играть во дворе
и память моя прохудилась избыток знаний храня
и что делать толстому мальчику в форме как при царе
разве что без двуглавого на латунной пряжке ремня

***
жизнь шепотом по углам чтоб не разбудить детей
и праотцев спящих укрывшихся землей с головой
жизнь среди праведников каждый святого святей
а кто последний и худший это знает любой
жизнь шарканьем тапочки войлоком по ковру
опять же чтоб не разбудить праотцев и ребят
жизнь шепотом чтобы Бог не услышал если совру,
а дети тихонько сопят и о праотцах не скорбят
жизнь тихая как говорится мирное житие
проживем во всяком благочестии и чистоте
пусть спорят между собой сознание и бытие
жизнь на своей волне и на своей частоте
Парка прядет сквозь жизнь тянется красная нить
жизнь отскакивает от потерянных в битве с едой зубов
жизнь шепотом чтобы случайно деток не разбудить
чтоб не поднять среди ночи праотцев из гробов

***
в конце тридцатых на групповых фото
сцарапывали лица осужденных врагов народа
фотографии сохранились и есть в них что-то
подлое как от грязного вывернутого испода

думали бедные подлые люди что так сумеют
избежать репрессий зачем быть за других в ответе
они не знали что на небесном фото имеют
лица лишь те кого уже нет на свете

In memoriam

чем больше друзей собиралось по праздникам за столом
тем больше потерь и жизней обреченных на слом
кто-то выключил свет и человека нет
в псалме написано век наш семьдесят лет
при избыточной крепости восемьдесят но это как повезет
смерть сороконожка по стене отсыревшей ползет
чугунная лестница к небу когда-то был черный ход
в хлорированном напитке привкус летейских вод
тех кто ходил к нам на утренники смотреть на общий позор
время вымело как из избы выметают сор
тех кто проверял дневники и зажигал ночники
чтоб темноты не боялись прилежные ученики
но темнота обступала и сгущалась со всех сторон
и ветер гудел как поезд прибывающий на перрон
эпоха на вынос одежда на вырост последний звонок
в спину пинок прощальный лавровый венок
последние воспоминания на последнем витке
сколько собак покойных мы водили на поводке
сколько кошек покойных мы гладили по спине
сороконожка смерть ползет по сырой стене

***
Жук-олень не слишком похож на оленя, а жук-
носорог не похож на носорога, но звук,
которые они издают в полете, сродни
гулу бомбардировщиков, когда налетают они
на город ночной, затемнивший окна, и на детей,
сидящих в подвалах из-за недетских затей.
В жуках есть нечто военное - их боевой хитин -
латы рыцаря - раздвигаются, крылья торчат из спин,
вибрируют и гудят, как будто внутри жука
мотор, устройство которого неизвестно пока.
Жук с размаху врезается в стену и отскакивает в траву.
Жук умирает. Странно, что я живу.
Я не способен к сражениям. Наши жуки
на земле не слишком подвижны, но на подъем легки.
В предвоенных сумерках слышен тревожный гул.
Страшно уснуть. Странно, что я уснул.

***
Не усыпающую в молитвах, выше всех облаков
кучевых и перистых, выше туманностей и пустот,
выше дивизий ангельских и полков,
не оставляя во всей Вселенной неухоженных уголков,
лишенных Ее любви и Ее забот.

И Сын Ей сказал - Я вторично на землю приду,
но, пока суд да дело, молча иди со Мной.
От жизни к жизни я Тебя проведу,
молись - и мы никого не оставим в аду.
Ступай осторожно - мы смерть обойдем стороной.