а ещё есть чудесный стих Фаины Гримберг (прошу прошения, что даю его тут в полном обьёме):
Как хорошо, что не сожгли, на кладбище похоронили. На сердце тяжело, а где-то на душе - легко. Ведь все-таки он здесь, и можно приходить к могиле, Хотя могила далеко... Но там, внизу, не холодно ему? Горлышко не болит у него? Желёзки у него от этой сырости подземной не воспалились, не набухли? Не плачет он от одиночества, от темноты, от страха? Не просится домой? Не плачет где-нибудь тихонько в уголке?.. Учительница-смерть стоит и пишет земляные буквы, И тянется указкой длинной к мокрой гробовой доске... Холодная вода течет в подземном душе. И там темно! И там повсюду посинелые и потемнелые бледно различаются, мертво глядятся сумрачные лица. И смуглыми ладошками он прикрывает уши, И ручки опустить боится... Велели чисто мыться - чтобы ни одной кровавой корки, Чтобы отмыть все косточки от мускулов и жил. А он четыре первых года учился на пятёрки, Когда совсем был маленький, и в школу на земле ходил... Но разве станут эти руки милые любимые темными корнями? И разве можно, чтобы в эти волосы волнистые пыль земляную заплели?.. И надо земляные языки учить и разное другое всё, чтобы всё время говорить с подземными камнями, И подружиться с насекомыми земли... Там в коридоре длинном темном какой-то непонятный телефон висит. Но мальчик маленький, никак ему не дотянуться там до телефона. Там летом слабый-слабый свет просачивается, едва живой; там очень холодно зимой. И даже если он дотянется случайно, там никто не даст монетку, и у него ведь нет жетона. И потому Андрей не может позвонить домой.
no subject
Date: 2009-04-26 06:56 pm (UTC)Как хорошо, что не сожгли,
на кладбище похоронили.
На сердце тяжело,
а где-то на душе -
легко.
Ведь все-таки он здесь,
и можно приходить к могиле,
Хотя могила далеко...
Но там, внизу,
не холодно ему?
Горлышко не болит у него?
Желёзки у него
от этой сырости подземной
не воспалились,
не набухли?
Не плачет он от одиночества,
от темноты, от страха?
Не просится домой?
Не плачет где-нибудь тихонько в уголке?..
Учительница-смерть стоит и пишет земляные буквы,
И тянется указкой длинной
к мокрой гробовой доске...
Холодная вода течет в подземном душе.
И там темно!
И там повсюду посинелые и потемнелые
бледно различаются,
мертво глядятся
сумрачные лица.
И смуглыми ладошками он прикрывает уши,
И ручки опустить боится...
Велели чисто мыться -
чтобы ни одной кровавой корки,
Чтобы отмыть все косточки
от мускулов и жил.
А он четыре первых года учился на пятёрки,
Когда совсем был маленький,
и в школу на земле ходил...
Но разве станут эти руки милые любимые
темными корнями?
И разве можно, чтобы в эти волосы волнистые
пыль земляную заплели?..
И надо земляные языки учить
и разное другое всё,
чтобы всё время говорить с подземными камнями,
И подружиться с насекомыми земли...
Там в коридоре длинном темном
какой-то непонятный телефон висит.
Но мальчик маленький,
никак ему не дотянуться там до телефона.
Там летом слабый-слабый свет просачивается,
едва живой;
там очень холодно зимой.
И даже если он дотянется случайно,
там никто не даст монетку,
и у него ведь нет жетона.
И потому Андрей не может позвонить домой.