М. не узнал бы местности - 4

*
Сейчас МДП действительно перестал существовать. Его просто переименовали. Как улицы, сначала в советские, а потом и в постсоветские времена.
*

М. знал наизусть фамилии всех (или почти всех?) лауреатов Нобелевской премии. По крайней мере, в области медицины. Думаю, что у него был внутренний список лауреатов, который был длиннее официального на одну фамилию. Эта особенность М. была известна всем. Никто не пытался шутить по этому поводу – все давно уже было вышучено и проговорено.

*

Вместе с пациентом-фотографом, в глубокой тайне, о которой знали все, М. пытался сфотографировать галлюцинации на глазном дне больных белой горячкой. Тогда как раз напечатали статью в популярном журнале о том, что галлюцинации материальны. И даже фотографию опубликовали: на темном фоне то ли олень, то ли бес. Рога у галлюцинации были ветвистые. Конечно, это был журналистский розыгрыш. Но М. на него попался. Или просто решил – «А вдруг?»

*

В официальной биографии М. упоминается о кратком пребывании на фронте, а затем – в плену. Мне говорили иное. Ясно только, что во время оккупации М. оставался в Одессе и был достаточно популярной фигурой. Об этом мне рассказывала аристократическая дама, сохранившая неповторимый стиль, который переняла у своей матери. Сама она не скрывала того, что оставалась в оккупации и, похоже, даже гордилась тем, что прожила эти суровые годы в обстановке невиданной прежде свободы и относительного комфорта. Спектакли в Оперном театре, где аудитория была то серой, то коричневой, в зависимости от того немецкие или румынские офицеры составляли большинство. Немцы предпочитали оперу, румыны – балет (балерин?). Переполненные церкви. Книги запретных поэтов, например, одесское издание Гумилева. И даже – балы, совсем уж забытое слово.

*

О казнях и холокосте эта дама не вспоминала. Более того, она совершенно серьезно утверждала, что ничего похожего не заметила. Сэлливен описал такой защитный механизм «селективное игнорирование». Замечательная способность – не замечать.
Это теперь программы новостей показывают нам кровь и трупы по всем уголкам земли. А тогда, вероятно, нужно было просто оставаться дома в определенные дни. Закрыть глаза. Заткнуть уши. Зажать нос, наконец. Евреев в Одессе тысячами сжигали в артиллерийских складах. Один из остававшихся в оккупации говорил мне, что именно запаха смерти он не может забыть до сих пор.

Об М. дама говорила, что он был в ту пору очень молод, остроумен и красив. Он просто блистал в обществе, - повторяла она, - понимаете, просто блистал!

Я охотно этому верю.

*
Говорили, что итальянский консул в Одессе при румынах был родственником М.. Кажется, дядей.

*
Возможно, именно в силу вышеизложенных обстоятельств М. пришлось начать карьеру в отдаленном северном городе. Это было неслыханным везением. М. мог оказаться гораздо севернее и начать совсем иную карьеру, гораздо более короткую.

*

С каждым годом он приводил случаи из своей практики в этом северном городе все чаще и чаще. Все остальные события постепенно тускнели и теряли для него значение. Возраст?
Или он считал, что опыт начинающего врача интереснее для тех, кто готовится стать медиком? Или отдаленный в пространстве и времени занесенный снегом северный город становился для него белым экраном, на который проецировались мечты, смешиваясь с воспоминаниями?

*
Студенты эти истории называли «байками». Когда название северного города срывалось с уст М. в аудитории отмечалось оживление.

*
А сейчас я сам ловлю себя на том, что рассказываю об опыте первых лет работы в маленьком районном центре на берегу лимана, освященном именем Овидия, чаще чем нужно, но ничего не могу с этим поделать. Иногда мне кажется, что эти истории нужно записать и таким образом освободиться от них.

*
Записки молодого врача нужно писать, когда автор уже не молод.

М. не узнал бы местности - 4

*
Сейчас МДП действительно перестал существовать. Его просто переименовали. Как улицы, сначала в советские, а потом и в постсоветские времена.
*

М. знал наизусть фамилии всех (или почти всех?) лауреатов Нобелевской премии. По крайней мере, в области медицины. Думаю, что у него был внутренний список лауреатов, который был длиннее официального на одну фамилию. Эта особенность М. была известна всем. Никто не пытался шутить по этому поводу – все давно уже было вышучено и проговорено.

*

Вместе с пациентом-фотографом, в глубокой тайне, о которой знали все, М. пытался сфотографировать галлюцинации на глазном дне больных белой горячкой. Тогда как раз напечатали статью в популярном журнале о том, что галлюцинации материальны. И даже фотографию опубликовали: на темном фоне то ли олень, то ли бес. Рога у галлюцинации были ветвистые. Конечно, это был журналистский розыгрыш. Но М. на него попался. Или просто решил – «А вдруг?»

*

В официальной биографии М. упоминается о кратком пребывании на фронте, а затем – в плену. Мне говорили иное. Ясно только, что во время оккупации М. оставался в Одессе и был достаточно популярной фигурой. Об этом мне рассказывала аристократическая дама, сохранившая неповторимый стиль, который переняла у своей матери. Сама она не скрывала того, что оставалась в оккупации и, похоже, даже гордилась тем, что прожила эти суровые годы в обстановке невиданной прежде свободы и относительного комфорта. Спектакли в Оперном театре, где аудитория была то серой, то коричневой, в зависимости от того немецкие или румынские офицеры составляли большинство. Немцы предпочитали оперу, румыны – балет (балерин?). Переполненные церкви. Книги запретных поэтов, например, одесское издание Гумилева. И даже – балы, совсем уж забытое слово.

*

О казнях и холокосте эта дама не вспоминала. Более того, она совершенно серьезно утверждала, что ничего похожего не заметила. Сэлливен описал такой защитный механизм «селективное игнорирование». Замечательная способность – не замечать.
Это теперь программы новостей показывают нам кровь и трупы по всем уголкам земли. А тогда, вероятно, нужно было просто оставаться дома в определенные дни. Закрыть глаза. Заткнуть уши. Зажать нос, наконец. Евреев в Одессе тысячами сжигали в артиллерийских складах. Один из остававшихся в оккупации говорил мне, что именно запаха смерти он не может забыть до сих пор.

Об М. дама говорила, что он был в ту пору очень молод, остроумен и красив. Он просто блистал в обществе, - повторяла она, - понимаете, просто блистал!

Я охотно этому верю.

*
Говорили, что итальянский консул в Одессе при румынах был родственником М.. Кажется, дядей.

*
Возможно, именно в силу вышеизложенных обстоятельств М. пришлось начать карьеру в отдаленном северном городе. Это было неслыханным везением. М. мог оказаться гораздо севернее и начать совсем иную карьеру, гораздо более короткую.

*

С каждым годом он приводил случаи из своей практики в этом северном городе все чаще и чаще. Все остальные события постепенно тускнели и теряли для него значение. Возраст?
Или он считал, что опыт начинающего врача интереснее для тех, кто готовится стать медиком? Или отдаленный в пространстве и времени занесенный снегом северный город становился для него белым экраном, на который проецировались мечты, смешиваясь с воспоминаниями?

*
Студенты эти истории называли «байками». Когда название северного города срывалось с уст М. в аудитории отмечалось оживление.

*
А сейчас я сам ловлю себя на том, что рассказываю об опыте первых лет работы в маленьком районном центре на берегу лимана, освященном именем Овидия, чаще чем нужно, но ничего не могу с этим поделать. Иногда мне кажется, что эти истории нужно записать и таким образом освободиться от них.

*
Записки молодого врача нужно писать, когда автор уже не молод.