borkhers | Sep. 3rd, 2006

Sep. 3rd, 2006

Досточтимый Волкофф
*
В списке потерь последней значилась мать,
потерявшая речь, отказавшаяся понимать
что-либо из происходящего за стеной
дома для престарелых, за дверью палаты,
за кожицей сморщенных век, Боже, куда Ты
уходишь, постой, поиграй со мной.

Или песенку спой, скорее, оглох Ты, что ли?
Посиди, повернувшись ко мне спиной,
на золотом престоле,
будь моей сиделкой ночной.
В сотнях верст растянулось, корчась от боли,
то, что было Твоей и моей страной.

Позже ее историю проходили в начальной школе,
и она оказалась совсем иной.

Поле, русское поле!

*
Белое поле, серые стаи. Вой
упирается в лунный кратер. Стой,
кто идет, буду стрелять! Часовой,
неужели не узнаешь, я свой,
хищный зверь с треугольною головой.

Это я, колыбельная, сказочная тварь.
Рядом со мною стоят убиенные: царь,
царевич, король, королевич, сапожник, портной,
все, кто раньше сидел на золотом крыльце,
а теперь — в железном кольце.
Во блаженнем успении вечный покой.
Кто ты будешь такой?
Я волчок, желтый глаз, вороной зрачок,
жесткой шерсти пучок.

Ты стоишь — пулеметная лента наискосок,
красный бант — окровавленный бинт на груди.
В самом темном из уголков
подсознания шепчет старушечий голосок:
«Я — Россия. Помни своих волков!»
Не печалься. Вся смерть впереди.

*
В остатке — старость и одиночество, тени
самоубийц — сестры, жены и Профессора. Диалог
с гибнущим человечеством о подмене
царизма цинизмом. Взгляд, упершийся в потолок,
там паутинка и тонкая сеточка трещин
даст толчок для фантазии. Чарли мнет в руках котелок
или нечто иное. Скорей уведите женщин.

Гимназист отдает матери мятый листок.
Записка преподавателя.
«На занятиях невнимателен. Поминает всуе
имя Господа. С товарищами жесток».

Гром гремит. Дождевые струи
с грохотом скатываются в водосток.

*
Что еще я помню? Вымученный стишок.
Гости. Чтение. Табуретка.

Профессор бормочет:
«От слова «табу», вероятно».

Дуб зеленый. Или белый ночной горшок.
На дне — уродливая медведка.
Скорей утопим ее! Занятно
смотреть на то, как она пытается выплыть.

«Важно то, — говорит Профессор, —
что ей приходится выпить
то, что ты выделяешь, ты разрушаешь
жизнь медведки струей, ты разрешаешь
няньке придерживать пальцами розовый краник».

Да, она держала его, нежно и ловко
оттянула кожицу и приоткрыла
маленькую головку.
Что еще я помню? Она говорила:
«Ишь, погляди! Из молодых да ранних!»

*
И еще о медведке. Дома
ее иногда называли волчок.
Насекомое серого цвета. При ловле сома
ее насаживают на крючок.

«Да, ее насаживают! — радуется Профессор. — Рано,
глядя на папу с мамой, ты догадался об этом».

Что еще? Сестра поделилась со мной секретом:
где у мальчика краник, у девочки — рана.

«Ты видел это, — радуется Профессор, — видел в купальне,
сквозь щелку в сортире, в родительской спальне,
сладко сквозь щелку глядеть на другую щелку!

Будешь видеть сон — передай привет бесхвостому волку».

*
Хватай за хвост бесхвостого!
Accende lumen sensibus.
Хвали за ум безумного!
Infunde amorem cordibus.
Гони кнутом безногого!
Infirma nostri corporis.
Сухарик дай беззубому!

Бесхвостый испугается,
безумный образумится,
безногий убежит.
Бутылочки-культяпочки,
на них надеты тапочки.
Вот бутерброд с икорочкой
на блюдечке лежит.

Хрустит беззубый корочкой,
переминает деснами.

Скажи, что будет с нами,
Профессор, вечный жид!

*
Когда лежишь на кушетке, то за твоей спиной
сидит Профессор с твоим папашей в обнимку.

Что еще я помню? Мама дует на ранку.
Дантист говорит: пора поставить коронку.
У зайца был дом лубяной, а у лисы — ледяной.
Дом лубяной, по-видимому, Лубянка.
Или это у Лажечникова? К черту царицу-немку
и развратного мужика. Сергей, уволь экономку,
у нас пропадают вещи. Вставь фотографию в рамку.
Дворник пришел поздравить. Налей ему рюмку.
Нищий на паперти прячет баранку в котомку.
Нужно работать. Тянуть привычную лямку.

Что ты делал с сестрой,
негодник, что ты делал с сестрой?
Она начинала первая. Ловкие, нежные пальцы.

Я отойду. Мне нужно. А ну не пялься!

Манифест. Свобода. Мы, Николай Второй.

*
Лежишь на кушетке. Жизнь идет в обратном порядке.
В клеточку и косую линейку тетрадки.
Прописи напоминают грядки
с заботливо выращенными завитками.

Великанша над мальчиком, одержимым
бесами, говорит: «Сережа, пиши с нажимом,
или я задушу тебя своими руками!»

Что мне приходит в голову? Змей воздушный.
Богатырь-славянин, немец, еврей тщедушный.
Слова молитвы с хулой пополам на манер салата.

Нас схватили вдвоем. Он с наганом, я безоружный.
Меня отпустили. Его увели куда-то.

Я эмигрант из России. Служу в страховой конторе.
Я плохой художник, мелкий негодный клерк.
Ничего со мной не случится. Только во взоре
свет навсегда померк.

*
Белое поле, серые стаи. Вой.
Снежный бугристый слой.
Часовые на страже. Стой,
кто идет? Это я, злой, свой
в доску, притом гробовую. Спой
нам, ветер, про синие горы. Строй
новый общественный строй. Вскрой
причины противоречий. Рой
могилу эксплуататору. Мой
лицо и руки, почисти зубы. Накрой
падшую совесть дерюгой.
Угадай: добро или зло?

Что ты делал с подругой,
негодник, что ты делал с подругой?

Всех расстреляли. Тебе, кажется, повезло.

*
В старости его все чаще просили нарисовать
свой детский сон. Под белым пологом кровать.
Просторная спальня. Распахнутое окно.
Занавеску вздувает ветер. Ночь и совсем темно.
Все же видно огромное дерево. Средь листвы или хвои
расселись странные волки. Морды вроде собачьи.
Хвосты свисают свободно. Не слышно ни лая, ни воя.
Мальчику нужно молчать и лежать, иначе
его заметят, проглотят, он будет в глотке
висеть, упираясь локтями, вниз головою.
Потом свернется в калачик в темном желудке,
пока не придет охотник с волшебной трубою
и длинным острым ножом. Через чрево волка
привычный утренний свет проникает в щелку
между ставнями. Спальня. Поскуливает тальянка.
Поют частушки за стеною усадьбы.

У маленького Сережи на пальчике ранка.

Мама, подуй на нее, и она заживет до свадьбы.

***

Вот и лопнула хитиновая скорлупка,
прикрученная тонкою паутинкой
к изнанке зазубренного листа черешни.

То, что включает жизнь, не менее хрупко,
чем все живое. То, что было начинкой
куколки или эпохи кажет народу внешний

острый угол зубчатой лапки, или
подвижные усики или головку
с хоботком-пружинкой и бусинами-глазами.

Мы любили бабочек, девочек, мы проходили
историю партии, военную подготовку,
и если не было пары, делали это сами.

Оболочка лопнула, щель становится шире.
попробуй выставить локоть, ухо, колено,
подумай, стоит ли выбираться наружу. Боже,

сколько очарования было в дешевом шике,
в папиросе с дурью, в наркотике внутривенно,
в татуировке на нежной девичьей коже.

Никто не помнит. А если и помнят, не стоит
признаваться. Все отрицай. Пусть докажут, суки.
Или пусть о себе расскажут, мы слушать будем.

Больной, заходите. Скажите, что Вас беспокоит?
Шум в ушах. Хруст в коленках. Дрожащие руки.
Особенно – левая. Страх. Ненависть к людям.