***
В два ряда фонари среди бела дня
горят вдоль аллеи осеннего парка.
Тяжело взлетает ворона с огромного пня.
Выгуливает на поводке пинчера-перестарка
дама в длинном пальто, с лицом говорящим: «Вы
виноваты во всем, что со мной не случится».
Пустые бутылки удивленно глядят из травы.
Громко кричат, собираясь в дорогу, птицы.
Кроны почти пусты. До морозов подать рукой.
Листва лежит на коленях сидящих статуй.
Собачка еле плетется. Хребет согнулся дугой.
Глаза подернулись мутью белесоватой.
Усыпите меня, молчит она, усыпите меня,
я бы сама уснула, но боль наполняет тело,
я видела, как ворона взлетает с пня.
Усыпите меня, я б тоже тогда взлетела!
А я бы и сам уснул под тяжкой осенней листвой.
Но от нас отошли, как написано, суд и милость.
Боже, помилуй Твое подобье и образ Твой!
А собачка повеселела. И спина ее распрямилась.
В два ряда фонари среди бела дня
горят вдоль аллеи осеннего парка.
Тяжело взлетает ворона с огромного пня.
Выгуливает на поводке пинчера-перестарка
дама в длинном пальто, с лицом говорящим: «Вы
виноваты во всем, что со мной не случится».
Пустые бутылки удивленно глядят из травы.
Громко кричат, собираясь в дорогу, птицы.
Кроны почти пусты. До морозов подать рукой.
Листва лежит на коленях сидящих статуй.
Собачка еле плетется. Хребет согнулся дугой.
Глаза подернулись мутью белесоватой.
Усыпите меня, молчит она, усыпите меня,
я бы сама уснула, но боль наполняет тело,
я видела, как ворона взлетает с пня.
Усыпите меня, я б тоже тогда взлетела!
А я бы и сам уснул под тяжкой осенней листвой.
Но от нас отошли, как написано, суд и милость.
Боже, помилуй Твое подобье и образ Твой!
А собачка повеселела. И спина ее распрямилась.