verses

Хасидские изречения


Уж на что был Ребе пригож, а за год до конца
ссохся, скорчился, спал с лица.
Его выводили из дому под локотки.
Он не входил в синагогу – сидел на лавочке рядом с ней.
Был конец ноября. Дни были совсем коротки.
Вернее, остаток дней.

Сидел бывало, бормотал что-то под нос.
Его окликали – он взгляда не поднимал.
С двух шагов не было слышно, что старик произнес.
Но тот, кто склонялся над ним, тот понимал.

«Забвения белый кокон
сотканный из волокон
молчанья. Или наоборот:
кокон молчанья, волокна забвенья,
закон это цепь, а заповеди – звенья
этой цепи. Божий народ – плененный народ.

Смех это смертный грех,
уныние – смертный грех,
ох, похоже, что грех
переживет нас всех.

Что небесам до того, что ты совершил?
Что небесам до того, что ты согрешил?
Упал – отряхнись, улыбнись, иди, сотвори добро.
Какое добро? Помоги донести ведро
старушке, на кладбище родителей посети,
если ты рыбак, рыбу достав из сети,
отпусти на волю, хоть одну из десяти.»

Через час его поднимали и уводили в дом,
усаживали у печки, отогревали. С трудом
он приходил в себя и звал племянника: «Хаим!
Я говорил с людьми? Что я им
там наболтал? Что я им там наболтал?»

Но Хаим не шел, и ребе, чуть прикрывая веки,
говорил о себе, как о другом человеке:
«Господи, погляди, как он устал!»

verses

Хасидские изречения


Уж на что был Ребе пригож, а за год до конца
ссохся, скорчился, спал с лица.
Его выводили из дому под локотки.
Он не входил в синагогу – сидел на лавочке рядом с ней.
Был конец ноября. Дни были совсем коротки.
Вернее, остаток дней.

Сидел бывало, бормотал что-то под нос.
Его окликали – он взгляда не поднимал.
С двух шагов не было слышно, что старик произнес.
Но тот, кто склонялся над ним, тот понимал.

«Забвения белый кокон
сотканный из волокон
молчанья. Или наоборот:
кокон молчанья, волокна забвенья,
закон это цепь, а заповеди – звенья
этой цепи. Божий народ – плененный народ.

Смех это смертный грех,
уныние – смертный грех,
ох, похоже, что грех
переживет нас всех.

Что небесам до того, что ты совершил?
Что небесам до того, что ты согрешил?
Упал – отряхнись, улыбнись, иди, сотвори добро.
Какое добро? Помоги донести ведро
старушке, на кладбище родителей посети,
если ты рыбак, рыбу достав из сети,
отпусти на волю, хоть одну из десяти.»

Через час его поднимали и уводили в дом,
усаживали у печки, отогревали. С трудом
он приходил в себя и звал племянника: «Хаим!
Я говорил с людьми? Что я им
там наболтал? Что я им там наболтал?»

Но Хаим не шел, и ребе, чуть прикрывая веки,
говорил о себе, как о другом человеке:
«Господи, погляди, как он устал!»