verses

***

Ты не первый и не последний, а просто так,
не тобою сталась неправда, и кончится не тобой,
ни сейчас, ни завтра, ни здесь, ни в иных местах,
где собирались толпой, кричали наперебой,

Где мальчик кудрявый, в кожанке, круглых очках,
ухватившись за столб, рукою указывал в даль,
где на допросе с размаху коленом в пах
вставляли, потом в подбородок, и никого не жаль,

ни сейчас, ни завтра, ни свет, ни заря, вокруг
страх и трепет, скрежет и скрип, небосвод
опускался ниже, что-то долбил политрук,
как заводная кукла, у которой закончен завод,

ослабла пружина, но иллюзия жизни пока
сохраняется, речь замедленна, чуть слышна,
солдату проще: выпил, дал храпака,
проснулся и снова выпил, а там и смерть не страшна.

Белое солнце выползает из серых туч.
Черная кровь течет по белым рубахам из ран.
Стрекочет пленка. Упругий трехмерный луч
расплющивает конницу о плоский белый экран.

verses

***

Ты не первый и не последний, а просто так,
не тобою сталась неправда, и кончится не тобой,
ни сейчас, ни завтра, ни здесь, ни в иных местах,
где собирались толпой, кричали наперебой,

Где мальчик кудрявый, в кожанке, круглых очках,
ухватившись за столб, рукою указывал в даль,
где на допросе с размаху коленом в пах
вставляли, потом в подбородок, и никого не жаль,

ни сейчас, ни завтра, ни свет, ни заря, вокруг
страх и трепет, скрежет и скрип, небосвод
опускался ниже, что-то долбил политрук,
как заводная кукла, у которой закончен завод,

ослабла пружина, но иллюзия жизни пока
сохраняется, речь замедленна, чуть слышна,
солдату проще: выпил, дал храпака,
проснулся и снова выпил, а там и смерть не страшна.

Белое солнце выползает из серых туч.
Черная кровь течет по белым рубахам из ран.
Стрекочет пленка. Упругий трехмерный луч
расплющивает конницу о плоский белый экран.

verses

***

У Татьяны Акимовны узкая комнатенка
в самом конце коридора. Справа кладовка,
слева удобства. У нее четыре котенка
и черная кошка. Главное дело – готовка.

На плите у нее из четырех одна конфорка.
Рубль двадцать пять соседи раскладывают подушно.
А если учесть, что раз в неделю уборка
всего коридора с удобствами, то живется нескучно.

Вот она стоит у плиты, отвернувшись от мира.
Только и знают соседи ее затылок и сутулую спину.
А лица никто и не вспомнит. Такая у нас квартира:
все живут в беспамятстве. Она высылает сыну

Половину пенсии. Он выпивает. Ему нужнее.
Иногда наезжает – всем кажется мало места.
Если бы пил поменьше и смотрел бы нежнее,
у него б, наверно, была какая-нибудь невеста.

А так раз в месяц накопит на блядь с Канавы.
И тащит к маме, а маму на улицу, дел-то до ночи.
Соседи бранятся. И, в общем, соседи правы.
Хоть сами не ангелы и до водки охочи.

Тоже люди. Угомонятся о третьем часе.
До того - матерятся на кухне – синюшны, мордаты.
Вернется Татьяна Акимовна. Сын восвояси
убрался. Мяукает кошка. А котят занесли куда-то.

verses

***

У Татьяны Акимовны узкая комнатенка
в самом конце коридора. Справа кладовка,
слева удобства. У нее четыре котенка
и черная кошка. Главное дело – готовка.

На плите у нее из четырех одна конфорка.
Рубль двадцать пять соседи раскладывают подушно.
А если учесть, что раз в неделю уборка
всего коридора с удобствами, то живется нескучно.

Вот она стоит у плиты, отвернувшись от мира.
Только и знают соседи ее затылок и сутулую спину.
А лица никто и не вспомнит. Такая у нас квартира:
все живут в беспамятстве. Она высылает сыну

Половину пенсии. Он выпивает. Ему нужнее.
Иногда наезжает – всем кажется мало места.
Если бы пил поменьше и смотрел бы нежнее,
у него б, наверно, была какая-нибудь невеста.

А так раз в месяц накопит на блядь с Канавы.
И тащит к маме, а маму на улицу, дел-то до ночи.
Соседи бранятся. И, в общем, соседи правы.
Хоть сами не ангелы и до водки охочи.

Тоже люди. Угомонятся о третьем часе.
До того - матерятся на кухне – синюшны, мордаты.
Вернется Татьяна Акимовна. Сын восвояси
убрался. Мяукает кошка. А котят занесли куда-то.