***
Говорят, хорошо смеется тот,
кто смеется последним. Все давно по домам,
а он стоит и трясется, рукой прикрывает рот
прищурив глаза, смеется, не зная сам,
над кем или чем, но с каждой минутой смех
все громче и все безумнее, малые дети глядят
во все глаза на дурака, который смеется, за руку их
бабушки тащат прочь, но лица ребят
выражают ужас и любопытство, слившиеся в одно
чувство, как только в детстве бывает, так
дети глядят на мертвеца, или сидят в кино,
вцепившись в рукав отца, ждут развязки. Знак
проклятия на смеющемся видит каждый дурак.
Среди мусорных баков, тусклых кирпичных стен,
голубей и кошек, приглядывающихся к ним,
старух, крошащих хлеб на асфальт, о росте цен
рассуждающих между собой, о том, как выжить одним
в эту страшную пору, кутающихся в платки,
оренбургские, серые, купленные Бог знает когда,
еще помнится, спутник пищал, наматывая витки
на земную орбиту, весною цвела резеда
на газонах центрального парка, было в ходу
все приталенное, плюс – букетик прижат к груди
маргаритки, анютины глазки. В этом аду
хорошо жилось и легко дышалось, как ни крути.
Нынче каждый один, а раньше все как один.
Каждое утро всех будил пролетарский гимн.
Теперь - хоть вовсе не просыпайся. А тут еще этот кретин
стоит и смеется последним, хорошо, на зависть другим.
Говорят, хорошо смеется тот,
кто смеется последним. Все давно по домам,
а он стоит и трясется, рукой прикрывает рот
прищурив глаза, смеется, не зная сам,
над кем или чем, но с каждой минутой смех
все громче и все безумнее, малые дети глядят
во все глаза на дурака, который смеется, за руку их
бабушки тащат прочь, но лица ребят
выражают ужас и любопытство, слившиеся в одно
чувство, как только в детстве бывает, так
дети глядят на мертвеца, или сидят в кино,
вцепившись в рукав отца, ждут развязки. Знак
проклятия на смеющемся видит каждый дурак.
Среди мусорных баков, тусклых кирпичных стен,
голубей и кошек, приглядывающихся к ним,
старух, крошащих хлеб на асфальт, о росте цен
рассуждающих между собой, о том, как выжить одним
в эту страшную пору, кутающихся в платки,
оренбургские, серые, купленные Бог знает когда,
еще помнится, спутник пищал, наматывая витки
на земную орбиту, весною цвела резеда
на газонах центрального парка, было в ходу
все приталенное, плюс – букетик прижат к груди
маргаритки, анютины глазки. В этом аду
хорошо жилось и легко дышалось, как ни крути.
Нынче каждый один, а раньше все как один.
Каждое утро всех будил пролетарский гимн.
Теперь - хоть вовсе не просыпайся. А тут еще этот кретин
стоит и смеется последним, хорошо, на зависть другим.