verses

***
По случаю прекращения очередной чумы
будет построен храм, где можно читать псалмы.
Гондольер в плаще будет глядеть с кормы

на облака молочные, на кормящие купола,
на пухлые детские каменные тела,
даром, что с крылышками, а ни грамма тепла.

Мостики – дужки над цепью невидимых позвонков,
составлющих стержень канала, который внутри не таков,
каким представляется сверху водянистым глазам стариков --

руки и отражения дрожат – поди разберись!
Прекращение эпидемии -- праздник прежде всего для крыс,
они умирали первыми. Глядящие сверху вниз

на хвостатых страдалиц, радуются, пинают ногой
один издыхающий экземпляр, а за ним – другой;
тельце плывет по каналу, лапки торчат над водой

со всем смирением, на которое способен зверек,
что полгорода на вымиранье обрек.
Фаршированная заразой блоха скачет вдоль-поперек.

Город нижет стекляные бусины, затевает очередной
бал- карнавал, радуется Богородице, как родной,
строит новую церковь, для ровного счета не хватает одной.

***

Ложь, что здесь не снятся кошмары. В стопке белья
на дне твоего чемодана, между страниц привезенных книг,
неотвязные, как легкий запах гнилья,
как уроки-упреки, даже если забываешь о них,

сны рвут на части хваленый ночной покой
всюду, даже в этом городе, поставленном на островах,
раньше ты был иной, теперь ты тоже такой,
никто, звать тебя никак, и место тебе - саркофаг.

Украшенный барельефами, где Христос, безбород,
сидит с виноградной гроздью, что твой Дионис,
где по углам ангелы разных пород:
кто глаза закрывает крыльями, кто со страхом взирает вниз.

Вниз, туда, где раскачиваются приморские города,
даже этот, сломавший тебя, потешающийся над
твоим убогим сознанием, сдавленным как вода
в канале, под самым окном, где в ряд

выстроились гондолы, зачехленные до утра,
где раскачиваются фонари, ограничивающие тьму,
где пахнет предзимней хвоей, поскольку уже пора
готовиться к Рождеству в холодном чужом дому.

Если больше проснуться негде, не проснешься нигде
и увидишь отсвет от фонаря, пляшущий на воде.

verses

***
По случаю прекращения очередной чумы
будет построен храм, где можно читать псалмы.
Гондольер в плаще будет глядеть с кормы

на облака молочные, на кормящие купола,
на пухлые детские каменные тела,
даром, что с крылышками, а ни грамма тепла.

Мостики – дужки над цепью невидимых позвонков,
составлющих стержень канала, который внутри не таков,
каким представляется сверху водянистым глазам стариков --

руки и отражения дрожат – поди разберись!
Прекращение эпидемии -- праздник прежде всего для крыс,
они умирали первыми. Глядящие сверху вниз

на хвостатых страдалиц, радуются, пинают ногой
один издыхающий экземпляр, а за ним – другой;
тельце плывет по каналу, лапки торчат над водой

со всем смирением, на которое способен зверек,
что полгорода на вымиранье обрек.
Фаршированная заразой блоха скачет вдоль-поперек.

Город нижет стекляные бусины, затевает очередной
бал- карнавал, радуется Богородице, как родной,
строит новую церковь, для ровного счета не хватает одной.

***

Ложь, что здесь не снятся кошмары. В стопке белья
на дне твоего чемодана, между страниц привезенных книг,
неотвязные, как легкий запах гнилья,
как уроки-упреки, даже если забываешь о них,

сны рвут на части хваленый ночной покой
всюду, даже в этом городе, поставленном на островах,
раньше ты был иной, теперь ты тоже такой,
никто, звать тебя никак, и место тебе - саркофаг.

Украшенный барельефами, где Христос, безбород,
сидит с виноградной гроздью, что твой Дионис,
где по углам ангелы разных пород:
кто глаза закрывает крыльями, кто со страхом взирает вниз.

Вниз, туда, где раскачиваются приморские города,
даже этот, сломавший тебя, потешающийся над
твоим убогим сознанием, сдавленным как вода
в канале, под самым окном, где в ряд

выстроились гондолы, зачехленные до утра,
где раскачиваются фонари, ограничивающие тьму,
где пахнет предзимней хвоей, поскольку уже пора
готовиться к Рождеству в холодном чужом дому.

Если больше проснуться негде, не проснешься нигде
и увидишь отсвет от фонаря, пляшущий на воде.