***
Через десять лет после окончанья войны,
она еще не ушла из города: живые обрубки солдат
попадались на каждом шагу, в большинстве были пьяны.
Помню коляски с моторчиками, крики, надсадный мат.
Были доски на четырех подшипниках - это для тех,
у кого ампутация на уровне бедер, но руки целы - вот повезло!
А у кого-то раненье в промежность - ни деток, ни блудных утех.
Зато- на своих двоих, в раму вставляет стекло.
Стеклорез-алмаз, мы думали - ну и богач!
А другой ходил, кричал, точил ножницы и ножи.
По клумбе на площади ковылял одинокий грач.
Дом был частично разрушен. Раны были свежи.
А этот хрипел: "Когда я вернулся, здесь
не было ни жида, ни жиденка, а вот теперь опять
на свет повылазили!" Не понимая слов, я сжимался весь,
и, выйдя во двор, меня домой уводила мать.
Через десять лет после окончанья войны,
она еще не ушла из города: живые обрубки солдат
попадались на каждом шагу, в большинстве были пьяны.
Помню коляски с моторчиками, крики, надсадный мат.
Были доски на четырех подшипниках - это для тех,
у кого ампутация на уровне бедер, но руки целы - вот повезло!
А у кого-то раненье в промежность - ни деток, ни блудных утех.
Зато- на своих двоих, в раму вставляет стекло.
Стеклорез-алмаз, мы думали - ну и богач!
А другой ходил, кричал, точил ножницы и ножи.
По клумбе на площади ковылял одинокий грач.
Дом был частично разрушен. Раны были свежи.
А этот хрипел: "Когда я вернулся, здесь
не было ни жида, ни жиденка, а вот теперь опять
на свет повылазили!" Не понимая слов, я сжимался весь,
и, выйдя во двор, меня домой уводила мать.