(Ю. Пименов. Инвалиды войны (1926)
* * *
По наклонной улочке, сверху вниз, придерживая шаги,
чтоб не разогнаться, — потом не остановишься, этот спуск
называли военным. Наверное, здесь враги
сидели в засаде. Их всех убили, и пусть,
по заслугам и честь, они не жалели бы нас,
они не желали бы нас, потом тела унесли,
построили мирную жизнь, которая, накренясь,
стоит над теми, кого победители не спасли.
Победитель обычно спасает девочку. На одной
руке он держит ее, юбчонка короткая, заголилось бедро.
Девочка встанет на ноги вместе со всей страной.
Подрастет. Будет та еще блядь. Чует мое нутро.
И еще ей будет дано: к многозвездной груди вождя
прижмется пухлым лицом, букетом закроет щеку
старика, изрытую оспой, и, с трибуны сходя,
почувствует всей спиной, что понравилась старику.
По телику — «вести с полей», дорожает житье-бытье,
коммунизм стоит на пороге. А девочка — где она?
Идет с кошелкой, забыв, что родина помнит ее,
маленькую плейбойницу, и худшие времена.
Идет по наклонной улочке, сверху вниз, тормозя,
чтоб не разогнаться, потому что известно — потом
хрен остановишься. Нам ударить лицом нельзя.
Все же мы победили. Что же, спасибо на том.
(2007)
* * *
Едут танки по черному полю,
стреляют, ищут мальчика Колю.
Коля в окопе сидит с автоматом,
весь дрожит, ругается матом.
В черном небе летит эскадрилья –
тяжелые бомбы, стальные крылья.
Коля в окопе вымок до нитки,
ни гранаты нет, ни зенитки.
Ни дома, ни родины, ни приказа,
ни добрых слов, ни дурного глаза,
ни красной девицы, ни гармошки,
ни дна, ни покрышки, ни мышки, ни мошки,
ни в ситцах нет, ни в окне, ни невеста,
страшное время, гиблое место.
Но есть у Коли ангел-хранитель,
бородатый Никола-святитель,
на святителе офицерский китель.
Стоит, ладонь приложил к фуражке:
Спасе, вспомни о Коле-бедняжке!
А Спас все сидит на златом престоле,
царствует, помнит о мальчике Коле.
Будет Коля жив, без ноги, да с медалью,
будет пить в подвале со всякой швалью,
будет пить-гулять, наливать соседу,
будет песни петь про войну-победу.
(2008)
Воспоминания моего детства наполнены людьми, разнообразно искалеченными войной. Еще не вдолбила мне школа образ героического летчика, отплясывающего на протезах, а затем - вернувшегося в строй.
Костыли, культяпки, платформы на шарикоподшипниках, моторизованные трехколесные инвалидные коляски...
В то время мало кому было дело до ветеранов (да и поныне речь идет о том, как их,столь немногочисленных теперь, обеспечить жилплощадью!). Обитатели подвалов и полуподвалов, пьяные, озлобленные, часто не только на внешний мир, но и друг на друга, они, чем я старше, тем чаще встают перед моими глазами, как будто это я бесконечно виноват перед ними за их ужасную жизнь, и уж, по крайней мере, точно - за то любопытство, смешанное с ужасом, которое я тогда испытывал, глядя на них. Господи! Я помню драку двух калек на моторизованных трехколесных инвалидных колясках посреди двора - они наезжали друг на друга, "бодались" передними колесами, пытались дотянуться друг до друга (иногда им это удавалось). Почему-то это напоминало мне тогда рыцарский турнир из "Айвенго", а ведь это было совсем другое... И еще - трофейные аккордеоны, на которых играли инвалиды, выклянчивая у "целых людей" дореформенные гривенники.
Сейчас образы калек почти навязчиво повторяются в моих стихах о том времени, как будто я пытаюсь вернуть инвалидов из небытия. Иногда они снятся мне,и я просыпаюсь в слезах...
Сегодня попробую собрать все то, что написано мною об этих людях, сложивших на поле брани не только руки-ноги, но и надежду на человеческое счастье и достоинство.
Вот
рисунки Геннадия Доброва, сделанные в интернате для инвалидов войны, но уже в более поздние годы.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
