borkhers | Apr. 18th, 2011

***

Посох в руках и обувь надета. Липнет
к телу рубаха. Ночь темна и каменный нож остер.
Вместо первенца пусть в эту ночь погибнет
белый агнец связанный, блеющий у входа в шатер.
Тишина. Чуть листва зашумит или ветка скрипнет,
и опять - тишина. Старик разжигает костер.

Спит Египет, уже привыкший к Господним карам:
то тьма, то мухи, то жабы, чего только не
придумают! А с ягненком покончат одним ударом.
Съедят без остатка или остатки сожгут на огне.

Широко проведут по горлу и взгляд его помутится,
ягненок согнется и выгнется, ничего не чувствуя сам.
И незримая для людей ночная белая птица
подхватит душу ягненка и унесет к небесам.

(2008)

***
Чем отличается эта ночь от иных ночей?
Почему мы пьем, облокотившись и возлежа?
Почему едим, обмакивая в горькое?

Сын задает отцу вопросы.
Таков порядок, седер.

И отец неторопливо рассказывает историю
о рабстве и бегстве
о чудесах в пустыне,
историю, о которой историки и археологи
говорят и пишут,
что ее не было вовсе.

Ни рабства, ни бегства, ни скитания, ни Завета.

Потому что нет Бога, и Моисей - мифологическая фигура,
а какой завет может заключить несуществующее с несуществующим?

Если сын паче чаяния задаст такой вопрос,
хоть это непорядок,
отец ответит:
даже если нет и не было
Бога и Моисея,
Завет все равно был.
А как это случилось,
не нашего ума дело.

И выпивает последнюю чашу -
чашу Благодарения.