verses

***

Я родился при нем. Я помню его портреты везде,
где могли быть портреты, вплоть до скотных дворов,
На кителе уютно жилось золотой звезде.
Все знали, что это - отец, и этот отец суров.

Я помню стишки для детей, что благодаря ему
плещет море, течет река, светит солнышко в небесах.
И когда он канул во тьму, казалось, что в эту тьму
рушится мир, державшийся на трубке и на усах,

на военной форме, на неслышно ступающих сапогах,
на железной воле, а лучше сказать, стальной.
Вместе с ним весь мир должен был рассыпаться в прах,
чтобы мог начаться мир надгробный, иной.

Я вырос в надгробном мире, над которым его рука
незримо была простерта десятки лет.
Я так ненавидел этого сухорукого старика,
что не мог даже радоваться, что его уже больше нет.

(март, 2011)

(no subject)

Человек, занявший взвешенную позицию, весьма напоминает моль между ладонями.

(no subject)

Шестьдесят лет тому назад

***
Друг говорил, что в день смерти
товарища Сталина он видел двух женщин,
стоящих на коленях и плачущих.

Первая - его классная руководительница:
она обнимала ноги гипсовой статуи,
стоящей в школьном фойе, с распущенными волосами
и рыдала, как Магдалина, обнимавшая ноги Спасителя.

Вторая - его бабушка: в своей комнатке
она молилась перед иконой,
причитая: Слава Тебе, Боже, что прибрал разбойника,
теперь и я умру спокойно.

И действительно, умерла через неделю,
тихо, во сне.

А классная руководительница жила еще долго
и работала все в той же школе,
где в фойе уже не стояла статуя Сталина,
а дети уже не носили гимназическую форму,
но в остальном все было прежним.

Она еще успела выучить русской литературе
в пределах школьной программы дочь моего друга:
- Зоя, я учила твоего отца и хорошо его помню.

Он тоже хорошо ее помнил.
Тогда ее звали Сталина Павловна.
Потом ее звали Светлана Павловна.
Вот какая долгая жизнь,
всем на зависть.