verses

***

Новый город у моря. Ришелье, поборовшись с чумой,
отпраздновал Реставрацию и убрался к себе домой,
оставив согражданам статую на пьедестале
с фаллическим свитком, веночком на голове,
французским титулом и, если верить молве,
с тех времен и доныне жители лучше не стали.

В бухте говор разноязыкий, высокие мачты торчат,
свежие устерсы в бочках на вкус горчат.
Юный Пушкин у страшного грека сидит на коленях.
Оба смуглы. Прекрасная пара. Единство народов и рас.
И страшный грек в ушко эфиопу шепчет рассказ
о Черном море и о своих чудовищных преступленьях.

Юный Пушкин хохочет, смешлив, но смышлен человек.
К тому же известно, что там, где проходит грек,
двум евреям нечего делать. Евреи считают иначе.
Но вот, от этого города вдалеке
в пространстве и времени, с кочергою в руке
я сижу у камина на старой продрогшей даче.

Огонь на поленьях пляшет, и старый винил скрипит,
коты поглощают корм - такой себе общепит,
на улице гололед, потеплеет, так будет слякоть.
А Пушкин хохочет, но этого времени не вернуть,
да и мне остается времени - пластинку перевернуть,
себя пожалеть и мертвых друзей оплакать.

А юный Пушкин хохочет и грек обнимает его,
содомский грех - но история не говорит ничего,
жена генерал-губернатора уверенно входит в легенду
в бальном платье с вырезом до самых сосков,
грозящих на волю вырваться из корсетных тисков,
но все мертвы, и легенда сдана в аренду.

Мне нечего делать - ну разве гулять поутру.
Обледеневшие ветви шелестят на ветру.
Гудят провода. Проносятся автомобили
по Фонтанской дороге, грохочет на стыках трамвай,
остановись, человек, ладони дыханием согревай,
вспоминай все, что мы с тобою когда-то любили.