заметки

В записных книжках Ильфа есть следующая запись: "Бога нет! А сыр есть?"
Для тех, кто не в курсе - это анекдот, вернее, конспект анекдота начала тридцатых годов. Урок русской литературы. Учитель читает известную басню Крылова: "Вороне где-то Бог послал кусочек сыру". Пионер с первой парты: Учитель! Бога нет! Учитель: А сыр что - есть? Просто разговариваем, понимаешь?

История советского сыра долгая и печальная и я рос вместе с отечественным сыроварением. Я помню, когда на прилавках лежал лишь один сорт сыра - голландский, а насколько он мало был похож на настоящий голландский я понял через несколько десятилетий. Я помню, как к этому деликатесу добавлялся сыр "Российский", потом "Пошехонский". Затем - многообразие плавленных сырков, среди которых выделялся сырок "Дружба". первым был сыр "Новый, плавленый". Вместе с ним пришла песня "засыхает плавленый сырок". И остродефицитный, почти нереальный сырок "Виола" из Финляндии.

Но вот в Москве и Питере было три вида сыра, о которых в Одессе мы и не слыхали: Швейцарский, Рокфор, и Чеддер. Свидетельствую - они были похожи на те, которые я ем сейчас. Каждый из нас, кто посещал две столицы Империи, возвращался с головкой Рокфора, который делился на несколько дружественных семей. Почему-то именно "гнилой" сыр был особенно популярен. Помню огорчение моего друга, которому досталась четвертушка этой столичной снеди: его мама решила, что сыр "сгнил" и выбросила его. Именно после этого случая термин "отведать гнили" вошел в наш обиход...

verses

русь

лжет подлец с телеэкрана
ничего еще солги
самовластие тирана
послушание слуги

сколько слов пустых притворных
сколько узких крепких лбов
двоедушие придворных
равнодушие рабов

крепко ложь людей спаяла
и не снилось никому
из такого матерьяла
если строить то тюрьму

коль держать так в черном теле
коль читать так между строк
чтобы в собственной постели
отмотать позорный срок

ночь на 26.08.15

Вещи

Не помню точно где,
но, кажется, в воспоминаниях
Надежды Яковлевны Мандельштам,
я читал, что старый пакостник примус,
исчадие коммунальной кухни,
а при отсутствии кухни - коридора,
знал лучшие времена.

Его начищенный медный корпус
был украшен медалями,
как корпус его старшего брата-самовара,
или как крышка старинного пианино.

Он стоял посредине стола,
накрытого белоснежной накрахмаленной скатертью,
и хозяйка на глазах потрясенных гостей
жарила котлеты и подавала их
что называется - с пылу с жару.

Он определенно входил в моду,
а вошел в чудовищный советский быт:
свита играет короля,
вещь, как и слово - ничто сама по себе,
все решает контекст.

*
Я знал его, Горацио, знал в худшие годы,
низведенным со стола до табурета.
Я помню отвратительную малиновую жидкость
для его разжигания.
Я помню прогрессивный сухой спирт,
напоминавший кусочки сахара,
напоминавший настолько, что на коробочке был нарисован
череп со скрещенными костями,
как у основания Креста на Голгофе,
или на эсэсовской кокарде,
или на табличке "не влезай - убьет",

Я выбегал с маленькой канистрой
и становился в очередь к машине,
развозившей керосин.

*
Я встретил его, Горацио, после долгой разлуки,
встретил на барахолке, и я купил его,
вернее - выкупил, как выкупают
старого, уже ни на что не годного раба,
чтобы отпустить его на свободу.

***
Все те, кого великий учитель когда-то высек,
обречены есть баланду из "люминевых" мисок,
потому как чтобы помочь головному мозгу,
тут применяют вымоченную розгу.

Широка родная страна. По периметру - лесопосадки.
Розги, как огурцы, в дубовой, просмоленной кадке.
Широка родная страна. И еще знаменита
тем что в ответ вождя высекает из мрамора и гранита.

Все будет так, как завещано нам отцами -
жирные ложки, вилки с погнутыми зубцами,
почетные грамоты в рамках на обоях в крупный цветочек,
многоточие радио- и винно-водочных точек.

Черно-белые фото в альбомах с тисненным картоном,
колыбельная песня, что бомба поет своим мегатоннам,
гнилье в холодильнике, белье-серье на веревке,
детский стишок сидящей на пальце божьей коровке:

солнышко-молнышко, полети на Божие небко,
там ангелы так поют, как не умеет Нетребко,
там твои детки едят конфетки и портят зубки,
там вожди пускают кольца из олимпийской трубки.

Равлик-павлик, высунь-ка рожки получишь картошки.
Бора выйди с мора пусть отсохнут твои ручки-ножки.
Крути, солдат, самокрутку. Труба играет побудку.
К юбилею каждой суке покрасят старую будку.

***
Как землю дробит борона,
тревога влачится, взрыхляя.
Что ж, дело мое - сторона,
и то - неизвестно какая.

Сбиваются мысли в комок,
и память, копаясь в рванине,
не вытащит древний урок,
который сгодился бы ныне.

verses

Подборка в журнале "ЭТАЖИ" (Бостон, США)

http://etazhi-lit.ru/publishing/45-brat-privel-voydu.html