там и тогда

***

Петр заходит к владыке в спальню. Гурий столбом
стоит посредине, сжав нательный крест в кулаке,
прижимая его к груди. На прикроватной тумбочке том
Достоевского. Лампадка горит, золотя оклад в уголке.

Владыко! Завтра Введение. Всенощную-то куда
служить поедете? В собор или тут, в монастыре?
Владыка молчит, озирается, как говорится, вода
темна во облацех. Владыко, белый день на дворе,

а вы не одеты, нехорошо! Служить то будете - где?
В духе и истине. Где? В духе и истине. И опять повторил:
В духе и истине. Петр понимает, что быть беде,
даже слышится что-то, как будто бы шелест крыл

ангела смерти. Зовет на помощь. Укладывают в кровать.
Гурий бледен. Глаза закатились. Рот полуоткрыт.
Ох, как холодно будет зимою в земле дневать-ночевать!
Вызывают скорую. Гурий очнулся и под нос говорит:

В Духе и Истине. В Духе и Истине. В Духе и Истине.

***

После уполномоченного в покоях табачный дух.
Окурок БТ приплюснутый к блюдечку. Вытряхнуть пепел лень.
Это сделает одна из двух богомольных старух,
которые приходят сюда убирать через день.

Непорядок, конечно, женщины. Но бабки - Божий народ.
Вот перемрут, болезные, а там и Церковь помрет.

Раннее утро. Готовится выезд в село.
Гурий кричит келейнику: Петре, Камень, потщись,
погибаю! Чайку, Владыка? Да нет - ногу свело
размассируй. Хорош, полегчало. Эх, откуда взялись

наши немощи! Все по грехам. Вот вчера вечерком
толковал с негодяем. Все Лернер ему поперек
горла стоит - увольняйте, де, настаивает горком.
Горком!Дался им Лернер! Еврей, но свой паренек.

В семинарской библиотеке, совершенствует каталог,
книжки дает читать приятелям, это он зря.
Но под курчавою шевелюрой - неплохой котелок,
верит, и на работу приходит ни свет ни заря.

И еще говорил полковник - в селе расписали храм
живописцы-выкресты, но, владыко, у них у всех
в почтовом ящике вызовы в Израиль. Все они будут там.
Кто завтра, кто через год. Это же курам на смех:

иконописцы нашлись! Владыко, вы близко к ним
не подходите. Не заметите, как щелкает аппарат.
Микропленка. А после в газетке "Иерусалим"
вы будете возглавлять этот еврейский парад.

Гурий вздыхает. Будут, конечно. Все подойдут
под благословенье, бедные. Благословлю, а куда
денешься? Староста настучит, подметные письма пойдут.

Уполномоченный скажет: опять сплоховал, борода!

***

Владыке Гурию снится: он в окопе сидит,
стрижен под ноль, от голода брюхо свело, продрог.
Он штрафник. Рядом с ним в наколках бандит.
Шутит: пристрелят, сразу узнаешь, есть ли Бог!

То-то ты удивишься, падла! Сказать бы, чтоб замолчал,
да духу не хватит. Озлится наоборот.
Вот оно слово, что было в начале начал:
«В атаку!». Владыка молча бежит вперед,

увязая в снегу. В спину стреляет конвой.
Лают овчарки. На вышке стоит часовой.
Проволока, фонари. Огромный барак. Подъем.
Господи, помяни меня в Царстве Твоем!

Это колокол или в рельсу бьют молотком?
Это смерть или матушка поит его молоком?
Иподиаконы поддерживают или тащат под локотки
к воронку негодяи в тулупах? Вот – лужок у реки.

Матушка за руку осторожно ведет мальчика в глубину.
Вот и церковь видна. Отраженье идет ко дну.
Мать с мальчика красный галстук снимает,
сминает, сует в узелок.
Проснувшись, владыка не понимает
почти ничего. Молча глядит в потолок.

***

Митрополит Гурий устал. Сегодня с утра
принимали владыку Нектария. Грек,
пронырливый остренький старец. Август. Жара.
Литургия. Молебен. Потом полтора
часа катались по городу. Смех и грех.

Тычет пальчиком в купола, спрашивает - где кресты?
Гурий ответствует - сняли, отправили золотить.
Лучше б спросил Нектарий - како блюдете посты?
Весь народ постится, век партию благодарить.

Вместо среды и пятницы - вторники и четверги.
Рыбные дни в столовых. А рыбки-то вовсе нет.
Очереди у лотков - Господи, помоги,
за цыпленка убьют друг друга, как будто бы Божий свет
сошелся клином на синем скелетике - две трехпалых желтых ноги.

Что до крестов, владыка Нектарий, то их "золотят"
лет тридцать. В храме теперь планетарий. Делают, что хотят.

А тут еще панагия! Подошел и совлек
с Гурия, а взамен надел свою, серебро, резьба по кости,
такое братание, получается, панагия - не кошелек,
а вышло подобие кражи. Боже, прости

многогрешного Гурия! Эмаль, восемнадцатый век,
золото, жемчуга, работа - второй не найти!
Вот такой обмен получился. Изворотливый грек!
Улетают вечером. Ангела им в пути.

А впрочем и тут - серебро, слоновая кость, размер
с яйцо. Аметист в короне. Вещь совсем неплоха.
Владыка Гурий открывает красного дерева секретер
и кладет панагию в ящичек - подалее от греха.

***

Начало семидесятых. Владыка Гурий (Петров)
получает какую-то грамоту от властей.
Владыка нынче не в духе. Вчера наломали дров
трое семинаристов. Запустили гостей

в общежитие. Правда, обошлось без девиц,
но лучше бы уж девицы - все поступают так.

Начальник борьбы за мир говорит о защите границ.
На средства епархии, вероятно, построили танк.

Гурий тучен, отечен, одышлив, разряжен в парчу.
В зале душно. Какой-то лозунг на полосе кумача.
Гурий молится в сердце своём: «Я этого не хочу!».
Товарищ вещает про плуг, перекованный из меча.

«Я не верю в Бога (конечно, не веришь), но я
верю в Русскую Церковь (Еще бы! Зал
взрывается аплодисментами), в епископат ея…»
(«Ея» – славянизм). Ну что же, неплохо сказал

товарищ, а перед собранием, зайдя в кабинет,
велел «не трогайте мальчиков, это свои,
от соседей». И надо прищучить гебистов, но нет,
теперь не выгонишь их, пусть бесятся, бугаи.

Христос страдал, и Церкви велел страдать,
Вот, обведут стукача трижды вокруг алтаря.
Прочитаешь над ним: «Божественная благодать,
недугующия врачуя». Молитва пропала зря.

Ничего не изменишь. «Аксиос! Многая лета!». В Дому
Божьем полно постояльцев, приятелей Сатаны.
Снова: «Многая лета, Владыка!». Впрочем, ему
жизни месяца два, и те ему не нужны.