borkhers | Jun. 12th, 2006

Jun. 12th, 2006

ЗАПАХ СТАРОСТИ

*
Два возраста имеют запах, Марина, ты, конечно знаешь,
что это младенчество, старость, альфа, омега,
начало и завершенье. Когда ладья Харона
подплывает к постели старого человека,
поскольку сам человек не может передвигаться,
перевозчик может закрыть глаза: направленье подскажет запах.

*
В данном случае запах старости исходил от парня,
которому было за тридцать. Марина, он был одет опрятно,
и даже слишком опрятно, если вспомнить то время.

*
Я подумал: он не женат, о нем заботится мама.

*
Мы встретились с ним в одном диссидентском доме.
верней, во дворе диссидентского дома, верней, хибары,
носившей название частного домостроенья.

*
Было жаркое лето. Стол, сколоченный знаменитым
впоследствии политологом, стоял на подступах к огороду.
Как всегда, собралась разношерстная публика. Незнакомец
ораторствовал стоя. Тема была необычна: объединенье
православных и англикан (разумеется, против
католиков). Это тогда казалось возможным. Позднее
англикане признали священство женщин. Экуменизм свернулся
в калачик и спрятался. Не сыскать и поныне.

*
Женя был худощав, высокого роста.
Курчавые жесткие волосы. Полные губы,
почти что негроидные. Форма носа
не оставляла сомнений в еврействе владельца.
Но для опознанья было б довольно глаз, чуть выпуклых, темных.

*
Женя казался веселым. Но взгляд оставался скорбным.
Он говорил, чуть-чуть монотонно, возвысив голос.
Так читают паремьи. Он был чтецом в соборе.

*
Вот что я узнал о нем чуть позже: мехмат, попытка самоубийства,
крещение, семинария, академия в Ленинграде, дружба с владыкой
Никодимом, которого в те времена называли
посланцем комсомола в Патриархии.

*
Время от Пасхи до Троицы он проводил в Одессе.

*
Обнявшись с ним на прощанье, я почувствовал запах.

*
В то лето один из друзей побывал в Москве и привез оттуда девицу.
Дочь посла куда-то, студентку МИМО. Ее прозвали МИМОза.
Прекрасное существо, не знавшее ни бельмеса
о жизни, при этом – свободных нравов.

Самое то, как говорил ухвативший ее счастливец.

*
Как-то раз мы все собрались все в том же
диссидентском доме. Мы говорили
о чем угодно. Наполовину
наша жизнь состояла из разговоров
и чтения книг, желательно, запрещенных.

*
Беседа все не кончалась. Луна светила
на полную мощность. Мы сидели на застекленной веранде,
не зажигая света. МИМОза, понятное дело, скучала.
Потом на нее нашло. Она мгновенно разделась
и выбежала во двор и стала плясать, обнаженная, в лунном свете.

Мало того - каждые в пять минут она приближалась вплотную
к окну и прижималась к стеклу сосками и носом.

*
Все делали вид, что ничего не случилось.
Разговор продолжался. Ребята сидели,
то и дело поглядывая в окно. Несовершенства власти
отступили на задний план. Я наблюдал за Женей.

*
Он сидел и молчал, опустив глаза. Потом на мгновенье
Посмотрел в окно. Потом поднялся и вышел
в другую комнату. Спустя мгновенье
вернулся, снова взглянул, снова поднялся и вышел.

Я пошел вслед за ним. Он оглянулся. Согнул в колене
левую ногу и коснулся ладонью лодыжки.

Это был его ритуал очищенья. Ему не хотелось, чтобы другие
это видели. Меня почему-то он не стеснялся.

(продолжение следует)

*

Мы стали встречаться чаще. Женина мама
жила по соседству. Его визиты
в нашу коммуну были почти ежедневны.
Я приходил, но реже: в квартире Жени
кроме матери – стройной женщины под шестьдесят – угнездился запах.

Тот самый запах, Марина, который я почувствовал сразу.

*

Понятно. Там была задняя комната, где лежала
женина бабушка с переломом шейки бедра. Ей было
за девяносто. Остался ли разум при ней? Не знаю.

Было так. Из комнаты доносился стон. Женина мать исчезала
за маленькой дверью. Мы туда не входили.
Женя молчал. Я не задавал вопросов.

*

Я увидел ее только раз, в гробу, и поразился
насколько она оказалась похожа
на мою бабушку. Или, скажу теперь, на еврейских женщин,
которые в старости горбятся и высыхают.

Бабушку похоронили. Запах остался надолго.

*
Маму Жени назвали библейским именем Эстер.
Но во дворе ее звали бабушкой Фирой.
Бабушкой, у которой не было внуков.

*
Так она мне и сказала - я бабушка Фира,
у которой нет и не будет внуков. Я ненавижу Церковь –
она отняла у меня радость иметь невестку
и вынянчить малышей. Я знаю, что Женя
никогда не женится. Они ему там внушили,
что женщины - это грязь. Наверное, он мечтает,
как будет сидеть в раю бородатым девственным старцем,
в белых одеждах, на золотом престоле,
лицезря белого агнца с крестом между рогами.

*
Ага! Значит, бабушка Фира знакома
с откровением Иоанна. Вот уж не думал!

*
Я мог бы ответить, что дело не в матери-церкви,
а просто в матери, в бабушке Фире, с которой
Женя связан темной страстью инцеста,
неразрушимой, невыносимой и сладкой.

Откуда я это знаю? Просто я видел,
как они смотрят в глаза друг другу.

Но я промолчал. И кто же скажет такое?

*

Вот, еще она говорила: он раньше был большой комсомолец,
а теперь большой православный (а гройсер
православный), но он остался таким же.

Его покойный отец был такой же, но он был толстовец.

Мой свекор был хасидом. И он был такой же.

Я мучилась с ними всю жизнь. Нет, я не верю в Бога,
в проклятие или благословение Божье. Зачем? У Жени
веры хватит на всю семью. Избытком
он поделится с вами и вашей мамой.

*
В последнем Фира ошиблась – мама
до самой смерти была равнодушна к вере.
На меня она смотрела не с гневом, но с изумленьем.

С христианством ее примиряло то, что церковь
лучше пьянства или наркотиков. Так она говорила.

А штикл мишигинер. Кусок сумасшедшего. Хватит!
Я всегда оставался только куском сумасшедшего. Хватит!

*

В тот год нелепо погиб наш друг. Его отпевали
в кладбищенской церкви с архиерейским хором.

Отличный хор. Мне казалось, что это важно.

*
Женя стоял в стороне. Он молился и клал поклоны
как никто из нас. Лицо его было бесстрастно.

На поминки он не пошел. Прощаясь со мной, печально
Он прошептал: « Знаешь, я его не любил. Не доверял. Ты знаешь,
он жил на улице Щепкина, по которой
я обычно иду на литургию, а у него есть собачка…
То есть, собачка есть, а его уже нет, но не в этом дело».

*
Во мне сработало что-то вроде профессионального автомата.
А он продолжал: «Я не хотел тебе говорить, но я знаю,
Что КГБ поручило следить за мной все тем, у кого есть собачки,
всем, кто живет на пути, по которому я добираюсь в церковь».

*
Боже, Женя безумен, давно безумен,
а я, психиатр, до сих пор ничего не заметил!

Но назвавший брата безумным достоин
Геенны огненной. Я промолчал. Он тоже
не возвращался к теме. Поминки
по другу обернулись недельным запоем.
Очнувшись, я до поры позабыл о Жене и его паранойе.

*
Жизнь шла своим чередом. Фира и Женя
Подали заявленье в ОВИР. Его немедля
уволили из Академии. Сборы тянулись недолго.
Прощаясь, он подарил мне иконку Спаса,
\написанную в тридцатых в Париже известным иконописцем.

Вот что он сказал на прощанье: «Теперь ты увидишь,
в нашем соборе людей будет много больше,
чем ты видел до моего отъезда. Раньше
людям было запрещено появляться в церкви,
чтоб ИМ было удобнее наблюдать за мною»

*

Он был прав. Теперь людей в соборе намного больше.
Прежний владыка умер, второй был смещен по причине
немощи и юродства, ему на смену
пришел некто третий, почти примкнувший к расколу,
и изгнанный духовенством. Четвертый владыка
царствует и поныне, но титул его изменился.

*

Все это заняло двадцать лет. В праздник Преображенья
я пошел в Синод зарубежной церкви,
в Верхний Манхеттен. Служил митрополит Виталий.
По окончании службы и целованье креста прихожанам давали
кисть освященного винограда. Я приложился
и пошел по направленью к столу, на котором лежали
горкой темно-синие крупные гроздья.

*
Внезапно что-то меня передернуло. Долговязый
седой человек, подогнул левую ногу
и прикоснулся к лодыжке. Женя!
Я стоял у него за спиной. Он меня не увидел.
Я его не окликнул. Он был небрит, неопрятен.

Я потянул воздух носом и сразу почувствовал запах,
отвратительный запах старости. Это значит
бабушка Фира еще жива. Женя живет вместе с нею,
заботясь о ней, как умеет. Все хорошо. Беседер.