verses.

Бруклин, 11 июля 1997 года

И, когда все уже кончено, седой человек в кипе

резким взмахом руки велит расступиться толпе,

и люди теснятся в сторону, образуя проход.

Уходят четверо в трауре, глядя вниз и вперед,

 

возможно, быстрее, чем следует, слушая, как кричат

им в спину благословенья, которые здесь звучат

скорей как проклятья; ибо язык, который забыт,

может веками ждать. Но лишь отомстив, простит.

 

Но и простив — не отстанет. И, проходя сквозь строй

людей, надгробий, деревьев, ощущая спиной

удар от каждого слова и холод от каждой плиты

(сюда приносить положено камни, а не цветы),

 

уходят четверо в трауре, вспоминая черты лица,

оставшиеся, как ни странно, неизменными до конца.

Восклицанья перерастают в скрежет, грохот и вой

трейна, что по мосту проходит над головой.

verses.

Бруклин, 11 июля 1997 года

И, когда все уже кончено, седой человек в кипе

резким взмахом руки велит расступиться толпе,

и люди теснятся в сторону, образуя проход.

Уходят четверо в трауре, глядя вниз и вперед,

 

возможно, быстрее, чем следует, слушая, как кричат

им в спину благословенья, которые здесь звучат

скорей как проклятья; ибо язык, который забыт,

может веками ждать. Но лишь отомстив, простит.

 

Но и простив — не отстанет. И, проходя сквозь строй

людей, надгробий, деревьев, ощущая спиной

удар от каждого слова и холод от каждой плиты

(сюда приносить положено камни, а не цветы),

 

уходят четверо в трауре, вспоминая черты лица,

оставшиеся, как ни странно, неизменными до конца.

Восклицанья перерастают в скрежет, грохот и вой

трейна, что по мосту проходит над головой.