verses

Ода Анне

*

Да будет так. В пучине мирозданья

предвечный свет качнулся и погас.

Под патиной сомненья и страданья

друг-антиквар не распознает нас.

 

Придите юны годы, озарите

лучом воспоминанья уголок,

в котором вы, друзья мои, сидите,

выплевывая строки в потолок.

 

*

В Европе холодно, в Италии темно,

и только светится знакомо

прямоугольное окно

на третьем этаже обкома.

 

Ночная бабочка, как встарь,

из тени в свет перелетая,

глядит, как первый секретарь

склонен над картою Китая.

 

Душа, зачем тебе Китай?

Ты лучше Маркса почитай.

 

*

Такую вязь из милых строк

Тарковского и Мандельштама

плел худощавый паренек.

С ним — девушка по кличке Лама.

 

Она готовит сборник. В нем

души не сыщешь днем с огнем.

Душа осталась в жарком теле,

с которым хорошо в постели.

 

*

Да будет так. Матроска иль тужурка

иль маузер на блюдечке лежит,

как беличья расстрелянная шкурка.

 

По улице гуляет вечный жид

с прекрасно-чернокудрою женой

народности оседлой, коренной.

 

*

Но фонари на Пушкинской горят

квартальные. Большие тумбы в ряд,

покрытые афишами. На страже

вдали стоит милицьонер. Но даже

 

его с полоской красною погон

не нарушает мировых закон.

 

*

Любовь есть поцалунки и объятья

и меры, чтобы избежать зачатья.

 

*

Да будет так. Дешевое вино

(в Европе холодно, в Италии темно)

струится в горло из горла. Дорожка

(но Терпсихоры мне дороже ножка)

от фонаря ложится на поверхность

в мутно-лазоревом сосуде. Дрянь.

Я тоже жил. Я присягал на верность.

(Сухую грудь иглою тонкой рань).

Мой друг, простим невинности манерность,

хоть завтра всем вставать в такую рань!

 

*

Мой дом родной! Начало всех начал!

Я присягал на верность. Я торчал

в матроске с маслянистым автоматом,

прижатым к хрупким ребрам, и старпом,

всю палубу покрыв слоистым матом,

стоял над нами огненным столпом.

 

Я всех гребу. Я в землю вас зарою.

А ну, маланец! Шаг вперед из строя!

 

*

Когда, знаменами алея,

идут колонны, в этот час

глаза из гроба-мавзолея

глядят внимательно на нас

 

с заботою о нашем благе.

А мы несем цветы и флаги.

 

*

Да будет так. Судьба в конце пути

нас упокоит в чем-то нежном, влажном.

Должно быть, в лоне. Чтоб туда войти,

не нужно быть особенно отважным.

 

Ты знаешь, Анна, юный пионер

не оробел бы, сам с собой играя,

представив на мгновенье твой размер,

сжимая в лапке ключ от двери рая.

 

*

В атласных галстуках ликующие дети

идут в коммунистические сети.

Цепочка дряхлых старческих голов

взирает на невиданный улов.

 

В сиянии витают над Россией

геронтократия вдвоем с педофилией.

 

*

Да будет так. С картошкой пирожок

в столовке продают за пять копеек,

клюют голубки, сбившися в кружок,

лушпайки отдыхают вдоль скамеек.

 

Второе «я», четвертый позвонок

и пятый угол. Пушкин взглядом детским

все ищет пару-тройку стройных ног

на розовом просторе постсоветском.

 

Твоих не видно. Где-то там, вдали,

они отяжелели, отекли.

И вмятины в асфальте раскаленном

все глубже за наклонным небосклоном.

 

verses

Ода Анне

*

Да будет так. В пучине мирозданья

предвечный свет качнулся и погас.

Под патиной сомненья и страданья

друг-антиквар не распознает нас.

 

Придите юны годы, озарите

лучом воспоминанья уголок,

в котором вы, друзья мои, сидите,

выплевывая строки в потолок.

 

*

В Европе холодно, в Италии темно,

и только светится знакомо

прямоугольное окно

на третьем этаже обкома.

 

Ночная бабочка, как встарь,

из тени в свет перелетая,

глядит, как первый секретарь

склонен над картою Китая.

 

Душа, зачем тебе Китай?

Ты лучше Маркса почитай.

 

*

Такую вязь из милых строк

Тарковского и Мандельштама

плел худощавый паренек.

С ним — девушка по кличке Лама.

 

Она готовит сборник. В нем

души не сыщешь днем с огнем.

Душа осталась в жарком теле,

с которым хорошо в постели.

 

*

Да будет так. Матроска иль тужурка

иль маузер на блюдечке лежит,

как беличья расстрелянная шкурка.

 

По улице гуляет вечный жид

с прекрасно-чернокудрою женой

народности оседлой, коренной.

 

*

Но фонари на Пушкинской горят

квартальные. Большие тумбы в ряд,

покрытые афишами. На страже

вдали стоит милицьонер. Но даже

 

его с полоской красною погон

не нарушает мировых закон.

 

*

Любовь есть поцалунки и объятья

и меры, чтобы избежать зачатья.

 

*

Да будет так. Дешевое вино

(в Европе холодно, в Италии темно)

струится в горло из горла. Дорожка

(но Терпсихоры мне дороже ножка)

от фонаря ложится на поверхность

в мутно-лазоревом сосуде. Дрянь.

Я тоже жил. Я присягал на верность.

(Сухую грудь иглою тонкой рань).

Мой друг, простим невинности манерность,

хоть завтра всем вставать в такую рань!

 

*

Мой дом родной! Начало всех начал!

Я присягал на верность. Я торчал

в матроске с маслянистым автоматом,

прижатым к хрупким ребрам, и старпом,

всю палубу покрыв слоистым матом,

стоял над нами огненным столпом.

 

Я всех гребу. Я в землю вас зарою.

А ну, маланец! Шаг вперед из строя!

 

*

Когда, знаменами алея,

идут колонны, в этот час

глаза из гроба-мавзолея

глядят внимательно на нас

 

с заботою о нашем благе.

А мы несем цветы и флаги.

 

*

Да будет так. Судьба в конце пути

нас упокоит в чем-то нежном, влажном.

Должно быть, в лоне. Чтоб туда войти,

не нужно быть особенно отважным.

 

Ты знаешь, Анна, юный пионер

не оробел бы, сам с собой играя,

представив на мгновенье твой размер,

сжимая в лапке ключ от двери рая.

 

*

В атласных галстуках ликующие дети

идут в коммунистические сети.

Цепочка дряхлых старческих голов

взирает на невиданный улов.

 

В сиянии витают над Россией

геронтократия вдвоем с педофилией.

 

*

Да будет так. С картошкой пирожок

в столовке продают за пять копеек,

клюют голубки, сбившися в кружок,

лушпайки отдыхают вдоль скамеек.

 

Второе «я», четвертый позвонок

и пятый угол. Пушкин взглядом детским

все ищет пару-тройку стройных ног

на розовом просторе постсоветском.

 

Твоих не видно. Где-то там, вдали,

они отяжелели, отекли.

И вмятины в асфальте раскаленном

все глубже за наклонным небосклоном.