Из цикла "Зима" (2003)

* * *
В последние годы боюсь зимы.
Думаю — пережить не смогу
рано наваливающейся тьмы,
свиста в ушах. На каждом шагу

окурки, стынущие плевки,
снега белесые островки
под буроватой присыпкой песка.
Смерзшаяся тоска.

Я ношу свой страх под пальтецом,
прижав ладонью, чтоб не обронить.
Смотрюсь в витрины. С таким лицом
старухи слюнявят нить.

Как будто хочу дыханья тепло
протащить сквозь ушко декабря,
но пальцы судорогой свело.
Манекены глядят сквозь стекло,
ни слова не говоря.

Из цикла "Зима" (2003)

* * *
В последние годы боюсь зимы.
Думаю — пережить не смогу
рано наваливающейся тьмы,
свиста в ушах. На каждом шагу

окурки, стынущие плевки,
снега белесые островки
под буроватой присыпкой песка.
Смерзшаяся тоска.

Я ношу свой страх под пальтецом,
прижав ладонью, чтоб не обронить.
Смотрюсь в витрины. С таким лицом
старухи слюнявят нить.

Как будто хочу дыханья тепло
протащить сквозь ушко декабря,
но пальцы судорогой свело.
Манекены глядят сквозь стекло,
ни слова не говоря.

verses

Багира

Заслужи безумие. Нечто подобное нам
говорил какой-то восточный светильник веры.
Вот и ты подошла вплотную к стенам,
разделившим норму и патологию. Запах серы

и искаженный скорбной гримасой рот
стража в белом халате, спящего у ворот,
заставляют остановиться. Багровый отсвет
солнца ложится на все цвета и оттенки, кроме
черного. Хорошо размышлять об уродстве
этого мира, особенно на закате,
особенно тут, в поднадзорной палате,
особенно здесь, в сумасшедшем доме.

Каждое отделение – двухэтажный домик,
дверь на запоре, внутренний дворик,
в каждом дворике по четыре скамейки,
на каждой сидит как минимум один параноик,
в окружении кормящей галдящей семейки.

Порции каши. Каждой твари по паре сосисок
на дне алюминиевых мисок.

Исцелите скорбных умом, не можете – накормите,
не можете накормить, просто примите
их такими как есть, с бредом и голосами.
Безумье над всеми плетет в паутину нити.
Поднимете голову – и попадетесь сами.

Приемный покой. Врач. Санитары-мутанты.
Под холодным душем ежится подростковое тело.

Цепочки страдалиц, как многоножки-гиганты
ползут в мастерские. Если бы ты умела

шить матрасы, клеить конверты, сколачивать тару,
ты была бы с ними. «Приму» раскуривала бы на пару
с олигофренкой – алкоголичкой – соседкой,
ночевала бы на кровати с панцирной сеткой.

Лежала бы на боку, изучая стену,
санитар бы глазел на тебя, нагую.

Но ты умеешь только иголку в вену.
Ты сбежишь отсюда через недельку-другую.

verses

Багира

Заслужи безумие. Нечто подобное нам
говорил какой-то восточный светильник веры.
Вот и ты подошла вплотную к стенам,
разделившим норму и патологию. Запах серы

и искаженный скорбной гримасой рот
стража в белом халате, спящего у ворот,
заставляют остановиться. Багровый отсвет
солнца ложится на все цвета и оттенки, кроме
черного. Хорошо размышлять об уродстве
этого мира, особенно на закате,
особенно тут, в поднадзорной палате,
особенно здесь, в сумасшедшем доме.

Каждое отделение – двухэтажный домик,
дверь на запоре, внутренний дворик,
в каждом дворике по четыре скамейки,
на каждой сидит как минимум один параноик,
в окружении кормящей галдящей семейки.

Порции каши. Каждой твари по паре сосисок
на дне алюминиевых мисок.

Исцелите скорбных умом, не можете – накормите,
не можете накормить, просто примите
их такими как есть, с бредом и голосами.
Безумье над всеми плетет в паутину нити.
Поднимете голову – и попадетесь сами.

Приемный покой. Врач. Санитары-мутанты.
Под холодным душем ежится подростковое тело.

Цепочки страдалиц, как многоножки-гиганты
ползут в мастерские. Если бы ты умела

шить матрасы, клеить конверты, сколачивать тару,
ты была бы с ними. «Приму» раскуривала бы на пару
с олигофренкой – алкоголичкой – соседкой,
ночевала бы на кровати с панцирной сеткой.

Лежала бы на боку, изучая стену,
санитар бы глазел на тебя, нагую.

Но ты умеешь только иголку в вену.
Ты сбежишь отсюда через недельку-другую.