verses

***
В тот вечер мы, три бородатых парня
сидели в каком-то подвале,
на время притворившемся мастерской.

Художник, впрочем, давно уехал
куда-то в Москву или около. Вещи,
которые он оставил,
были частично расхищены.

Картины стояли в углу,
повернувшись спиной,
как будто их наказали.

Мы пили отвратительную
анисовую водку,
заедая особо вязким
турецким рахат-лукумом:
маленькие цветные кубики,
присыпанные сахарной пудрой.

Один из нас заметил,
что именно так угощают
гостей на Афоне,
но водки бывает меньше.

Афон вспомнили не случайно.
Виктор купил икону
афонских писем для перепродажи.

У Виктора была кликуха «Христопродавец»,
но сам он называл себя «офеня».

Следуя давней традиции,
он никогда не сказал бы:
«я продал икону».
Он говорил «наменил»,
не выменял, а наменил.
Таковое слово
когда-то существовало.

От Афона перешли к святому
Григорию Паламе.

Святой говорил, что никакая
добродетель не может сравниться
с молчанием.

Наливая рюмку,
Виктор сказал: «Да. Палама
был великий светильник!»

Дальше пили молча.
Но лучше бы мы не пили.

Вот что могло случиться
в юные годы моей бестолковой жизни,
а, может быть, и случилось,
не помню точно.

verses

***
В тот вечер мы, три бородатых парня
сидели в каком-то подвале,
на время притворившемся мастерской.

Художник, впрочем, давно уехал
куда-то в Москву или около. Вещи,
которые он оставил,
были частично расхищены.

Картины стояли в углу,
повернувшись спиной,
как будто их наказали.

Мы пили отвратительную
анисовую водку,
заедая особо вязким
турецким рахат-лукумом:
маленькие цветные кубики,
присыпанные сахарной пудрой.

Один из нас заметил,
что именно так угощают
гостей на Афоне,
но водки бывает меньше.

Афон вспомнили не случайно.
Виктор купил икону
афонских писем для перепродажи.

У Виктора была кликуха «Христопродавец»,
но сам он называл себя «офеня».

Следуя давней традиции,
он никогда не сказал бы:
«я продал икону».
Он говорил «наменил»,
не выменял, а наменил.
Таковое слово
когда-то существовало.

От Афона перешли к святому
Григорию Паламе.

Святой говорил, что никакая
добродетель не может сравниться
с молчанием.

Наливая рюмку,
Виктор сказал: «Да. Палама
был великий светильник!»

Дальше пили молча.
Но лучше бы мы не пили.

Вот что могло случиться
в юные годы моей бестолковой жизни,
а, может быть, и случилось,
не помню точно.