Из "Семейного архива"(2002)

Секуряны, 1923 — Ташкент, 1944
1
Когда моего прадеда Лейба-Колмена
спрашивали, действительно ли он
может писать на пяти языках,
не делая ни единой ошибки,
он отвечал, что это — неправда,
просто ошибки, допущенные им,
не имеют отношения к грамматике.

Он работал на почте,
разбирая и сортируя
письма из Москвы и Одессы,
Варшавы и Бухареста,
Парижа и Кишинева,
из Америки и Палестины.

Он мог прочесть адреса,
но не знал ни одного адресата.
Его взгляд был направлен вниз —
в землю или в книгу;
земля была мягкой, сиренево-серой,
а книга — старинной,
с коричневатой бумагой,
в массивном кожаном переплете.
Было совершенно бессмысленно
здороваться с ним на улице,
было нелепо обижаться на то,
что он не отвечает на приветствия.

И тем не менее с ним здоровались.
И все же на него обижались.

Ни то ни другое не имело значения.

Он читал Талмуд, сортировал письма
или молился, раскачиваясь
под белым покрывалом
с черными полосами по краям.

2
Все возникавшие проблемы
решала Малка, его жена;
ей не нужен был адрес,
чтобы найти человека.

В критические минуты она надевала
бордовое бархатное платье,
золотую ромбовидную брошь
с двадцатью гранатами
и одним небольшим рубином,
садилась в пролетку и уезжала.

Таких небольших путешествий
было три или четыре — не больше.
Результаты — новая должность мужа,
белый билет первенцу Якову,
освобождение из тюрьмы племянника Зеева.

Ее поездка в Бельцы по делу
о розыске младшего сына, Давида,
сбежавшего из дому, была первым
визитом, окончившимся безрезультатно.

Больше она не надевала бордового платья:
наступало время иных скитаний.

3
В сорок втором, в Ташкенте, куда
его привез беспутный Давид, оказавшийся
майором танковых войск, коммунистом
и мужем нескольких жен, Лейб-Колмен
был седобородым старцем,
еще более отрешенным от мира,
еще более углубленным
в нечто иное, что выражалось
раскачиванием и бормотанием;
он уже не читал книгу, не носил ермолку,
не накрывал голову покрывалом.

Все эти вещи остались в иной жизни
(которую никто кроме него
не назвал бы жизнью),
брошенные при бегстве,
верней, при попытке к бегству,
безуспешной, как все иные попытки.

Он ни о чем не спрашивал
и ни о чем не просил.
Разве только в молитве...

Но кому интересен смысл
затухающих монотонных колебаний
человеческого тела, иссыхающего
наподобие стебля растения?

4
Ребе Ицхак Леви сказал:
«Раскачивание при молитве,
хотя и является общепринятым
внешним проявлением благочестия,
все же содержит ошибочные образы
отклонения, колебания,
возвращения к исходной точке,
что не свойственно душе,
твердой в соблюдении Закона
и знающей разницу
между началом и завершением».

Говорят, что ребе Ицхак Леви
не мог находиться в комнате,
если в ней висели стенные часы.

Из "Семейного архива"(2002)

Секуряны, 1923 — Ташкент, 1944
1
Когда моего прадеда Лейба-Колмена
спрашивали, действительно ли он
может писать на пяти языках,
не делая ни единой ошибки,
он отвечал, что это — неправда,
просто ошибки, допущенные им,
не имеют отношения к грамматике.

Он работал на почте,
разбирая и сортируя
письма из Москвы и Одессы,
Варшавы и Бухареста,
Парижа и Кишинева,
из Америки и Палестины.

Он мог прочесть адреса,
но не знал ни одного адресата.
Его взгляд был направлен вниз —
в землю или в книгу;
земля была мягкой, сиренево-серой,
а книга — старинной,
с коричневатой бумагой,
в массивном кожаном переплете.
Было совершенно бессмысленно
здороваться с ним на улице,
было нелепо обижаться на то,
что он не отвечает на приветствия.

И тем не менее с ним здоровались.
И все же на него обижались.

Ни то ни другое не имело значения.

Он читал Талмуд, сортировал письма
или молился, раскачиваясь
под белым покрывалом
с черными полосами по краям.

2
Все возникавшие проблемы
решала Малка, его жена;
ей не нужен был адрес,
чтобы найти человека.

В критические минуты она надевала
бордовое бархатное платье,
золотую ромбовидную брошь
с двадцатью гранатами
и одним небольшим рубином,
садилась в пролетку и уезжала.

Таких небольших путешествий
было три или четыре — не больше.
Результаты — новая должность мужа,
белый билет первенцу Якову,
освобождение из тюрьмы племянника Зеева.

Ее поездка в Бельцы по делу
о розыске младшего сына, Давида,
сбежавшего из дому, была первым
визитом, окончившимся безрезультатно.

Больше она не надевала бордового платья:
наступало время иных скитаний.

3
В сорок втором, в Ташкенте, куда
его привез беспутный Давид, оказавшийся
майором танковых войск, коммунистом
и мужем нескольких жен, Лейб-Колмен
был седобородым старцем,
еще более отрешенным от мира,
еще более углубленным
в нечто иное, что выражалось
раскачиванием и бормотанием;
он уже не читал книгу, не носил ермолку,
не накрывал голову покрывалом.

Все эти вещи остались в иной жизни
(которую никто кроме него
не назвал бы жизнью),
брошенные при бегстве,
верней, при попытке к бегству,
безуспешной, как все иные попытки.

Он ни о чем не спрашивал
и ни о чем не просил.
Разве только в молитве...

Но кому интересен смысл
затухающих монотонных колебаний
человеческого тела, иссыхающего
наподобие стебля растения?

4
Ребе Ицхак Леви сказал:
«Раскачивание при молитве,
хотя и является общепринятым
внешним проявлением благочестия,
все же содержит ошибочные образы
отклонения, колебания,
возвращения к исходной точке,
что не свойственно душе,
твердой в соблюдении Закона
и знающей разницу
между началом и завершением».

Говорят, что ребе Ицхак Леви
не мог находиться в комнате,
если в ней висели стенные часы.