***
Когда из белого облака Божьей дланью
на город наш расточалась великая милость,
мы глотали кисляк, «Беломор» набивали дрянью,
выносили столы во дворы, и столы от жратвы ломились.
Пляжи имели названья «Аркадия» или «Отрада».
Покрытые пылью листья дикого винограда
заменяли салфетки. Вдоль по крыше сарая
покрытой толем, оббитой жестью у края,
шла пятнистая кошка, за ней, вихляя, – вторая.
Из базарных кошелок торчали цыплячьи тушки,
пучки редиски, вверх белыми корешками.
И среди тряпок, вывешенных для просушки
не было черных. Или, говоря между нами,
все -таки были? Не помню. Помню блик на бутылке
«Ркацители». На ломте хлеба серебрилась ставрида.
Разумеется, жить было страшно, тряслись поджилки,
но мы смеялись и пели, не подавая вида.
Уходили поближе к морю, сбивались в стайки,
разбивались по парам, разбредались по склонам,
цепляли прохожих, травили анекдоты и байки.
А внизу разгоралась бездна. Отовсюду несло палёным.
Когда из белого облака Божьей дланью
на город наш расточалась великая милость,
мы глотали кисляк, «Беломор» набивали дрянью,
выносили столы во дворы, и столы от жратвы ломились.
Пляжи имели названья «Аркадия» или «Отрада».
Покрытые пылью листья дикого винограда
заменяли салфетки. Вдоль по крыше сарая
покрытой толем, оббитой жестью у края,
шла пятнистая кошка, за ней, вихляя, – вторая.
Из базарных кошелок торчали цыплячьи тушки,
пучки редиски, вверх белыми корешками.
И среди тряпок, вывешенных для просушки
не было черных. Или, говоря между нами,
все -таки были? Не помню. Помню блик на бутылке
«Ркацители». На ломте хлеба серебрилась ставрида.
Разумеется, жить было страшно, тряслись поджилки,
но мы смеялись и пели, не подавая вида.
Уходили поближе к морю, сбивались в стайки,
разбивались по парам, разбредались по склонам,
цепляли прохожих, травили анекдоты и байки.
А внизу разгоралась бездна. Отовсюду несло палёным.