***
Ближе к полуночи он вывел меня на террасу
и возлег на ложе. Я сел на ступени
лестницы, ведущей в сад, вполоборота
к нему. Женщины наши остались в доме.
Два раба принесли сосуды с вином и водою.
Но он отослал того, что с водой. Я попытался
пошутить, припомнив Катулла – струя
воды враждебна вину. Тут он разъярился.
Как, говорит, ты можешь цитировать римских поэтов,
зная что Рим враждебен нашему царству,
более, чем вода вину,
зная, что нынче творится в Риме!
Впрочем, слова о струе не пропали даром.
Он, кряхтя, поднялся и подошел к колонне,
и начал мочиться под ее основанье.
Вернувшись на ложе, он продолжил беседу.
Он поносил Рим на чистой латыни,
изредка вставляя словцо на местном наречье,
в своем дому, построенном по образцу римского дома.
Да и сам он недавно вернулся из Рима
и скоро едет туда опять, хоть дорога небезопасна.
Я поднял чашу и совершил возлиянье
в честь одного из двух наших царьков, с которым
когда-то в юности мы вместе учились
риторике, философии, римскому праву.
Он опять возмутился.
С тех пор, как два царька сговорились,
верней, заключили союз, поклялись не делать различья
между имуществом, женами и детьми, не отдавать раздельно
ни одного приказа, пить нужно за них обоих,
слитно, как за символ единства, в котором,
известное дело, залог процветания и свободы.
Тут что-то его отвлекло. Он хлопнул в ладоши.
Ему привели молоденькую рабыню.
Она присела на корточки. Он заурчал довольно
и запустил свою лапу в ее золотые
распущенные волосы. Когда-то
Геродот написал о наших далеких предках:
«совокупленье свершается у них открыто,
как у скота». Немало прошло столетий
с той поры, но немногое изменилось.
Ближе к полуночи он вывел меня на террасу
и возлег на ложе. Я сел на ступени
лестницы, ведущей в сад, вполоборота
к нему. Женщины наши остались в доме.
Два раба принесли сосуды с вином и водою.
Но он отослал того, что с водой. Я попытался
пошутить, припомнив Катулла – струя
воды враждебна вину. Тут он разъярился.
Как, говорит, ты можешь цитировать римских поэтов,
зная что Рим враждебен нашему царству,
более, чем вода вину,
зная, что нынче творится в Риме!
Впрочем, слова о струе не пропали даром.
Он, кряхтя, поднялся и подошел к колонне,
и начал мочиться под ее основанье.
Вернувшись на ложе, он продолжил беседу.
Он поносил Рим на чистой латыни,
изредка вставляя словцо на местном наречье,
в своем дому, построенном по образцу римского дома.
Да и сам он недавно вернулся из Рима
и скоро едет туда опять, хоть дорога небезопасна.
Я поднял чашу и совершил возлиянье
в честь одного из двух наших царьков, с которым
когда-то в юности мы вместе учились
риторике, философии, римскому праву.
Он опять возмутился.
С тех пор, как два царька сговорились,
верней, заключили союз, поклялись не делать различья
между имуществом, женами и детьми, не отдавать раздельно
ни одного приказа, пить нужно за них обоих,
слитно, как за символ единства, в котором,
известное дело, залог процветания и свободы.
Тут что-то его отвлекло. Он хлопнул в ладоши.
Ему привели молоденькую рабыню.
Она присела на корточки. Он заурчал довольно
и запустил свою лапу в ее золотые
распущенные волосы. Когда-то
Геродот написал о наших далеких предках:
«совокупленье свершается у них открыто,
как у скота». Немало прошло столетий
с той поры, но немногое изменилось.